Георгий Персиков - Дело о Золотом сердце

На беду матроса, Родин немного знал испанский и пропустить мимо ушей «бруху» и обидную «инвалидку» никак не мог. Он спокойно откатил коляску в сторону, велел Анюте не отходить от Ирины ни на секунду и, снимая на ходу свой дорожный сюртук, пошел на испанца.

– Прошу вас немедленно извиниться перед девушкой за нанесенные оскорбления, в противном случае я буду вынужден нанести вам некоторые травмы.

– Por que coño! [3]Она же овощ, какой смысл ей вообще что-то говорить? Да я могу этой кукле голову обрить вот этим ножом… – в руках матроса сверкнуло лезвие огромной, длиной с локоть навахи, – и она ничегошеньки мне не сделает!

– Она-то, допустим, не сделает… – Родин злобно улыбнулся и, даже не тратя время на финты, сокрушительным ударом ноги в грудь отправил истеричного испанца прямиком за борт. Перегнувшись через фальшборт, он удостоверился, что с его противником все в порядке – тот побултыхался немного в прохладной воде и уже карабкался по веревочному трапу назад, – невозмутимо надел сюртук, поклонился собравшейся вокруг толпе зевак и направился к девушкам. Анюта смотрела на Родина такими восхищенными глазами, что он невольно залюбовался этой искренней, не скрывающей своих чувств милашкой. Но потом бросил взгляд на Ирину и снова нахмурился.

В этот момент на палубу, хохоча, вскарабкался побежденный матрос. Георгий не мог понять, отчего так резко изменилось настроение у его противника (на самом деле оно изменилось потому, что его план сработал: пока они препирались, остальные матросы закончили погрузку и готовили лайнер к отплытию), а потому на всякий случай оставался настороже. Однако испанец и не думал продолжать ссору. Он сверкнул крупными белыми зубами в непритворной улыбке и протянул руку:

– Серхио Карабанья! Уж извините, что меня так занесло. Целый день таскаю этот хлам с места на место, как проклятый, мозги расплавились, вот и не думаю, что несу.

– Георгий Родин. Ваши извинения приняты. А теперь нам все же хотелось бы добраться наконец до наших кают.

– Давайте я вас провожу, Хорхе!

– Спасибо, Серхио, мы сами, – с этими словами Родин, Анюта и Ирина слились с гудящей толпой, ощущая на своих спинах колючий взгляд бузотера Карабаньи.

Я в тюрьме своего тела. Это самая узкая в мире камера, потому что я не могу ходить, сидеть, лежать, я ничего не могу; мое тело ничего не может. Оно может лишь то, что с ним делают другие, а я могу только смотреть на это, потому что даже глаза не могу закрыть, мне закрывают и открывают их другие. Я счастлива, что это делают Георгий и Анюта. Мне двадцать пять – это возраст моей смерти, хотя я умерла немного раньше, потому что считала, что никакой любви не бывает, и закрыла свое сердце для любви и для мира, а вот Георгий показал мне, что любовь есть. А Золотое сердце, которое надела мне на шею его няня, показало, насколько я была счастливой, насколько прекрасным и огромным был мир вокруг меня. Впрочем, мир вокруг меня и сейчас огромен; мой разум может путешествовать, летать, плавать, подниматься под облака и нырять в неизмеримые глубины, пока сама я не могу пошевелить даже ресницами на своем инвалидном кресле. Кресло стоит на носу огромного корабля, который везет нас на родину Золотого сердца. Соленый морской воздух входит в мои ноздри, но я его не чувствую, Сердце шепчет мне про все тайны вселенной. Оно вернет мне жизнь, если моя любовь будет так горяча и сильна, что я верну жизнь ему; Сердце тоже покинуло свою родину, как и я, и оно очень хочет вернуться туда, где его любят и ждут. Оно не виновато. Пока оно было в плену у людей, которые тоже умели любить, которые любили прекрасного белого бога в белоснежных одеждах с сияющим солнцем вокруг головы, в большом каменном доме Сердцу было хорошо, но очень холодно, потому что его любовь – горячая, жаркая, южная, а здесь совсем не такая любовь. Сердце слышало молитвы, но не слышало признаний в любви, не слышало стонов страсти и восторженных криков при рождении ребенка, но оно помнило, копило, собирало. И в тот день, когда оно коснулось моей груди, искра от моей настоящей любви, давно забытой, пробудила его. Все накопленное за долгие столетия выстрелило мне в сердце, и, разумеется, тело не смогло этого выдержать, а разум смог, поэтому я в него и спряталась, но Родин обязательно меня спасет, я снова вернусь к себе домой, в свое тело, и мое сердце раскроется, как губы для поцелуя, как закатные облака для солнца, и вся моя любовь выйдет к моему любимому и к миру, который я люблю, правда, для этого, возможно, всем нам придется умереть. Мы с Сердцем знаем все это и готовы заснуть, и готовы пробудить весь мир своей любовью; мама, мамочка моя родная, я выживу ради тебя, укрепи мой дух, мамочка, мамуля, Пресвятая Богородица, не покинь меня.

Любое путешествие рано или поздно подходит к концу, так и наши герои, оказались наконец в Белене. Шумный порт Бразилии, раскинувшийся в самом истоке Амазонки, во всей красе встретил их гвалтом немыслимых языков и наречий, сонмом примечательных потомков разных индейских племен, за черепа которых, пожалуй, устроили бы драку ведущие антропологи и этнографы мира. Старинный город манил и маргинальную публику: мало было путешественников, пересекающих эти места, которые не пали бы жертвой карманников, и это в лучшем случае. Но, несмотря на опасности, таящиеся в этой южноамериканской цитадели, старинный портовый город подкупал полнотой жизни, дыханием приключений и вольными ветрами южных морей. Такой человек, как Родин-младший, рано или поздно должен был оказаться здесь.

Цепочка пассажиров лайнера «Людовик Благочестивый» растянулась длинной змеей на трапе: отряд наших друзей возглавлял Родин-старший, за ним следовала мадам Большакова, Анюта везла Ирину на инвалидном кресле и замыкал процессию Георгий, коршуном стерегущий арьергард. Влажные тропики уже сделали свое дело, и, едва ступив на трап, путешественники мгновенно почувствовали на себе липкий пот континента. Всеволод всматривался в толпу встречающих, но тщетно – у трапа их никто не ждал. Вот они уже на берегу, привезли багаж, помахал рукой Карабанья – он с группой моряков устремился в кабак, а путешественники все стояли и стояли. Никто их не встречал, хотя это и было обговорено миллион раз.

– Что же, господин Родин, – обратилась к старшему брату Большакова, – похоже, ваш проводник – большой оригинал. И в зависимость от такого необязательного человека вы поставили всю экспедицию? Не ожидала, право, – язвительно заметила она.

Яд ее слов утонул в громких гудках автомобильного клаксона: это проводник мчался к ним навстречу на передовом для тех лет и мест транспорте – автомобиле. Разогнав неистовыми гудками добрую половину народа, он лихо затормозил, едва не задавив всю честную компанию, чем вызвал в ее рядах переполох.