Екатерина Лесина - Поверженный демон Врубеля

Мамка, что не уследила.

А Гошка просто творческий человек, рассеянный… ага… хрена с два. Что с Гошкою не ладно, Женька сама доперла, и раньше прочих. Подсмотрела, как он порошок нюхает. Она-то скоренько сообразила, что за порошок такой, но никому не сказала.

Пускай.

Вот донюхается он, чтоб мозги расплавились, тогда и упекут в дурку до конца дней. И квартирка вся эта, с добром, которого немало, мамке достанется.

Женька полагала, что сие справедливо. Мамка же за квартиркой следит. Полы драит. Пыль метет. И вообще, каждый день там пропадает, а порой и Женьке велит помогать.

Шепчет.

– Веди себя хорошо. Старайся. Тогда Мирослава тебя полюбит.

Несмотря на юный возраст, Женька четко представляла, какой должна быть, чтоб получить теткино одобрение: милой и старательной.

Услужливой.

Улыбчивой.

И у нее получалось.

…Кофе сварить, до которого Мирослава, несмотря на больное сердце, была большою охотницей.

…Газетку поднести.

…Спросить, не устала ли дорогая тетушка…

Или еще чего такого, небось язык не сотрется, корона не свалится. А тетка глянет на Женьку ласково, похвалит… когда и подарок поднесет. Нет, большею частью ерундень какую, навроде тетрадок красивых или вот кошелька с кошечками, будто Женька дите какое. Но порой перепадали знатные вещицы. Сумка там итальянская или сапожки на каблучке, каких ни у кого в классе не было. И деньгами тетка не обижала, говорила:

– У молодой девушки есть свои потребности.

Да, когда б не Гошка, жизнь была бы шоколадом.

Когда после первого Гошкиного срыва тетка угодила в больничку, Женька старательно таскала ей банки с бульонами да кашками, читала книгу, гладила вялую руку и слушала причитания, что, мол, бедного мальчика обманом вовлекли… ага… бедный… как же… небось жил, как сыр в масле катался, все-то у него имелось… мобилы за последний год четыре посеял, и тетка ни словом не попрекнула, новую покупала. И про тачку заговаривала, чтоб, значит, на права учиться шел. И денег совала без меры.

Досовалась.

Но эти мысли Женька оставляла при себе. Втайне она надеялась, что в клинике своей Гошка сгинет, и останется Женька единственною опорой и надежей. Вот тогда-то тетка заберет ее у мамки, поселит в Гошкиной комнате и будет одевать-наряжать да баловать.

Откуда взялась такая уверенность, Женька не знала. Да и не задумывалась, главное, что она почти уже свыклась с тем, что вскоре Гошки не станет. А он, паразит этакий, взял да и выписался из клиники.

– Ненадолго, – хмыкнула Женька.

Эта девица с плоским лицом пребывала в счастливой уверенности, что весь мир создан исключительно для удобства ее особы.

– Ваша мать помогла ему сорваться?

Она насупилась, но, вспомнив о полученных деньгах, кивнула.

– Не сразу. Сначала он сам… раз и другой… а потом… ну какая разница, кто ему дозу даст? Свинья грязь везде найдет. А мамка, она… ну прикиньте сами, вдруг бы чего приключилось? Егор Станиславович вечно летает. Самолеты ж падают. Или заразу какую подхватить мог бы. Он вообще старый. У нас сосед вон молодым был, и бац, помер. Что-то там в башке лопнуло, и каюк. Вдруг бы и у него тоже лопнуло? Тетка вообще больная вся… не сегодня завтра на погост… и что бы тогда?

– Что? – поинтересовался Стас, которому самому стало любопытно.

– А все досталось бы Гошке. И квартирка. И деньги. Он бы мигом прогулял… а мы с мамкой куда? На помойку? Нет уж… Гошка сам ширяться стал. Вот пускай себе и ширялся.

– В последний раз тоже она? Когда он с крыши прыгнул.

Женька поджала губы, и лицо ее некрасивое сделалось еще более некрасивым.

– Хотите мамку под статью подвесть?

– Хочу понять, что произошло. А мамка твоя уже не подсудна.

Стас выложил еще сотню.

– Три, – Женька облизала тонкие губы. – А чего? Мне на похороны собирать надо… чтоб мамку честь по чести похоронить… осталася я одна, сирота горькая…

– Не вой. Рассказывай.

И Женька вздохнула.

Поначалу тот раз ничем от иных не отличался.

Гошку забрали из клиники, притихшего, бледного. Только глаза блестели, что у собаки шаленой. И Женьке, говоря по правде, было жутковато рядом с ним.

А мамка требовала.

Прояви, мол, сочувствие, заботу… тетка оценит… ага, тетка эта думает, что все вокруг ее Гошеньки плясать обязаны. Задолбало.

Даже мелькнула страшная мыслишка, а что, если Гошка так и не помрет? Иные наркоши, они крепкие. А этого еще и лечат по-всякому, чистят… тогда получится, что все зазря… нет, мамка не говорила Женьке, что делает. Да Женька не слепая и не дурная, видела. И понадеялась, что в этот раз мамка достанет нужную дозу. А что, с нариками такое бывает, чтоб не рассчитал и каюк… никто ничего искать не станет.

Однако вышло все иначе.

– Уберите, – сухой ломкий Гошкин голос Женька услыхала в туалете. То есть она сидела в туалете, который в самом конце коридора, крохотный, для прислуги сделанный, а Гошка был где-то поблизости, если через вентиляцию слышно было. Вентиляция в доме хитрая. – И если вы еще раз попытаетесь дать мне… это… я расскажу маме о том, кто помогал моим срывам.

– Гошенька, – мамкин голос звучал испуганно, – что ты такое говоришь… я всего-то тебе помогала…

– Странная помощь, Анастасия, получается. Вы ведь знаете, что мне нельзя и слышать о… наркотиках. А вместо того, чтобы помочь восстановиться, подталкиваете к срыву. Устраиваете этот срыв собственноручно… и называете его помощью.

– Ты же сам…

– Я был не в себе. Меня не стоило слушать.

Женька сидела тихо.

Интересный разговорчик. А если он и вправду мамку сдаст? Тетка будет в ярости… и точно прогонит, и мамку, и Женьку, если вовсе в ментовку не сдаст. У них знакомых полно. Пришили бы срок за распространение… а то и Женьку следом бы отправили.

Внутрях прямо обмерло все.

Вот же… скотина.

Злилась Женька вовсе не на тетку, и не на мамку, которая подставилась так глупо, а на Гошку с его упрямством ненужным. Тоже, принципиальный нашелся. Прежде-то небось не кочевряжился, брал и спасибо говорил.

– И еще, если вы думаете, что я ничего не понимаю, то ошибаетесь, – теперь Гошка говорил иначе, тихо, но твердо. – Вам не меня жалко было, потому что жалеть наркомана – глупо. Вы на наследство рассчитывали. Меня не станет, а вы…

– Гошенька…

– Дважды повторять не стану. Уберите. Я ничего не скажу маме… не ради вас, но ради нее. Она этой новости может не пережить. А я… я и так слишком много всего натворил. Пришло время исправить.

В том, что Гошка был настроен серьезно, Женька убедилась скоро.

Двух дней не прошло с того разговора, как он отловил Женьку и, стиснув руку, сказал:

– Пойдем. Поговорим.

Говорить с ним Женьке никак не хотелось, но Гошка держал крепко. Захочешь – не вывернешься. В комнату втянул. Дверь закрыл на щеколду. Велел: