Марина Серова - Под ручку с мафией

С неприязнью взглянув в последний раз на фигурную стену и фонари-пирамидки над воротами, я двинула прочь отсюда. Сзади, всю дорогу до дому, неотвязно, как тень, следовала точная копия моего экипажа, может, чуть темнее цветом.

Асфальтированная площадка перед подъездом, где я обычно оставляю машину, была занята измызганным дальней дорогой «Запорожцем».

«Наглец!» — аристократически укорила я его от имени своей «девяточки», останавливаясь поодаль.

Мафиози выпали из поля зрения, да и то, не домой же их приглашать.

Все, теперь я свободна до самого утра! Вот только господину Страдаеву желаю спокойной ночи от всей своей души. Пусть он спокойно поспит и даст спокойно поспать другим. Мне, например.

Зажгла в салоне свет, глянула на себя в зеркальце заднего вида. Бледновата что-то Татьяна Иванова. Ничего, зато глаза и губы кажутся ярче. Сумочка с ключами, ножом, костями. А ну…

9+36+17. Что же это? Ага! «Страсть глупцов — поспешность, не видя помех, они действуют без оглядки».

Да не поспешно я действую! По-моему, кости последнее время гадают не мне.

Что-то еще было. Пакет с фотографиями. Нет, не пустой! Выуживаю из него на свет две симпатичные бумажки. Две по сто. С президентом. Есть повод испытывать удовлетворение. Хотя, деньги у меня еще были…

Входя в родной подъезд, я прочувствованно продекламировала про себя бессмертные слова: «И дым отечества…» — и впрямь, дым. Лифт не вызывается, между этажами на площадке мелочь дворовая дымит сигаретами. Заметив меня, поспешно подбирают ноги, кто помладше, зажимают окурки в кулаки.

«Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!»

Поднявшись этажом выше, слышу произнесенное вполголоса: «Иванова!»

Хорошо, не Распутина.

«И дым отечества нам сладок и приятен!»

Четвертый, пятый, еще рывок — и я у двери.

— Стой, зараза!

Что-то до боли знакомое в этом добром призыве. Впечатление такое, что совсем недавно я это где-то слышала. Ах ты, ну да, абориген из ковринского подъезда. Здесь-то он как оказался?

Обдумывая эту загадку, я медленно отступала вниз, а сверху, так же медленно, надвигался на меня, я не ошиблась, нет, абориген собственной персоной.

Смеяться будем? Едва ли. Кажется, не расположен он сейчас к юмору. Опять драться? Надоело как!

— Эй, абориген, что ты ко мне привязался? Влюблен?

— Ага! Сейчас я тебя приласкаю и за тот, и за этот раз сразу!

Надо же, чуть больше часа прошло, как я сулила ласки, а теперь их обещают мне.

Какие-то неестественные у нас передвижения происходят. Пячусь вниз, а мне надо вверх. Вот и площадка. Все, назад пути больше нет. Моя Москва — наверху.

— Слушай, абориген, прошу тебя, не наступай на одни и те же грабли дважды!

— Какие грабли? Спятила?

Сопит, приближается. У мухи ума больше — замахнешься, она улетит.

Я бросила в него сумочку с ножом и долларами. Он отбил ее в сторону, остервенился взглядом и отвел руку для удара. Русская выучка, дворовая. От замаха до удара можно прочесть «Отче наш».

Я поднырнула под его руку и, разворачиваясь, сильно толкнула в спину. Он зацепился курткой за угол перил — послышался треск рвущейся кожи. Ходить нужно опрятным, застегнувшись! Подхватила сумочку и, дождавшись его полного поворота ко мне, как по мешку в спортзале, бедро — корпус — рука, провела хороший удар в солнечное сплетение. Не полюбовавшись результатом — надоело мне все это, — потопала вверх, к своей двери.

«Мой дом — моя крепость!» — произнесла, как заклинание, запирая изнутри последний замок. Все, все на сегодня, все, отстаньте от меня, оставьте меня в покое! Мне до утра и здесь вполне хватит воздуха. Но только одной, без визитеров!

Ковринские бинты, резаный зад Пашки Щербатого, «Мерседес» Цибиза, волчица, воющая среди трупных столов потустороннего морга, Джентльмен со своим псом-охранником, догоняющим меня, голый Стас Шубаров, перемазанный собственной спермой, — все впечатления прошедшего дня прошли друг сквозь друга и перемешались в беспокойном, причудливом сне, не ставшем кошмаром только благодаря Костиным губам, неизменно целующим мои глаза в особо напряженные моменты.

Я проснулась задолго до рассвета от настойчивого волчьего воя, идущего из-за моего сердца. Звук, раздавшийся во сне, разбудил меня.

Полная луна смотрела в самую середину незакрытого шторами окна.

Волчица будит меня в исключительных случаях. И полнолуние сегодня, а значит, следуя мистическим представлениям, время ведьм. Как же в такое время может спать ведьма? Тем более ведьма, на которую вот-вот откроется охота?

Итак, я проснулась от страха. Но от страха заговоренного, не лежащего на душе тяжким, обессиливающим бременем, а подвижного, свободно текущего через открытые ворота сознания. От страха, побуждающего к действию и дающего доступ к необходимой для действия энергии.

Голова была ясной, а тело — легким. Встав под лунный свет, я потянулась, долго и сладко. И волчица во мне потянулась, напружинив задние лапы. Сейчас мы были с ней наедине. И нам с ней было хорошо наедине тревожной и полнолунной ночью. Волчица не всегда удостаивает меня общением, хотя никогда не отказывает в помощи.

В каждом человеке живет зверь. Это его животное начало. Это самое нормально-здоровое, что есть в нем, и искренне-настоящее, не отягощенное вывертами ума.

«Когито, эрго сум», — сказано в прошлом одной умной головушкой. «Мыслю, значит, существую». Как однобоко!

Ненадолго закрыла глаза, сосредоточилась на своем внутреннем состоянии — месте обитания волчицы и, стихнув мыслями, попросила понятной символики. На секунду, не больше, в сознании возникла картина — невысокая трава, звериная морда — прищуренные в своеобразной улыбке янтарные глаза, настороженные уши, черный, влажно блестящий нос.

Дрогнула плечами от холода, веявшего из открытой форточки, и потянулась еще, прогнувшись, вскинув вверх руки, покрытая ровным, не видимым глазу лунным загаром.

Здоровы мы с волчицей. Молоды и здоровы.

Тоненько звякнул телефонный звонок, возвращая меня с небес на землю. Всегда так — хорошенького понемногу. Кто бы это мог быть — в пятом часу утра?

Дождалась второго звоночка и решительно взялась за трубку. Длинный, непрерывный гудок, хоть номер набирай. Что же мне, послышалось? Проверяют — дома ли? Ладно, будем считать — ошиблись номером.

Набираю. И там трубку берут на втором гудке.

— Константин, бедолага, ты что, так еще и не ложился?

— Уснешь тут!

— Какой усталый у него смешок!

— А мне-то казалось, публика была при последнем издыхании.

— Они и передохли все. Кто как. В основном друг на друге. Ну, Танька, такие упражнения не часто увидишь. Способный тут народ собрался!