Марина Серова - Под ручку с мафией

— Понятно, дружище, — смеюсь я ему в ухо, тепло, по-сонному. — Ты, никак, перевозбудился, вот и не спится!

— Угадала! — соглашается Костя. — Чего звонишь-то, тоже бессонница?

— Луна сегодня полная. А у меня в полнолуние суставы ломит, растяжка нужна.

— Тянешься, значит?

— Потягиваюсь. Как там себя хозяин чувствует?

— После твоей обработки вешаться собрался. На ремне от штанов. Вынул я его да этим же ремешком немного поучил, как жизнь-то любить. Проняло, должно быть, — спит. Вот, сидел над ним полночи, караулил от его же дурости.

Бедный Костя! А не зря Шубарова беспокоилась. Материнское сердце — вещее.

— Расслабься. Вешаться он больше не будет. Проспится — начнет звонить. Ты ему не мешай, пусть звонит, это хорошо.

— Темные дела, Тань.

— Еще какие!

Отбой. Жизнь продолжается.

После этой новой подробности из ночной жизни Шубарова луна за окном больше не трогала меня и не занимала. Заняло меня кофе. Хотя кофе в пять утра, в темноте, согласна, явление не совсем нормальное.

Вешался Стас? Так не повесился же! В конце концов, это его дело, как использовать свой брючный ремень. А сказал он мне не все, а если и все, то не так. Дурака валял, хоть и пьян был, но сумел Ваньку разыграть, простачка сиволапого. Я и не поверила ему. Но сказал достаточно, чтобы, увязав с тем, что у меня было до него, попытаться получить более-менее соответствующую истине картину.

Так вот! Плывет Татьяна по течению, держится быстрины, подгребает время от времени, чтоб не снесло. Хорошо плывет. Предлагали ей в заводь свернуть, на берег выйти — не захотела. Нырнула раз — посмотрела, что под ней делается, и теперь за этот просмотр да непокорство утопить ее попробуют.

Вот за этим волчица меня и разбудила, чтобы продумала да представила, как и когда на меня покусятся.

Цибиз назвал Джентльмена змеем подколодным. Ему ль не знать! От таких-то головоломов, что у него, да деньги отстегивать на сторону, это надо в крайности быть. А со слов Шубарова, Страдаев — какой там змей, ягненок курчавенький, обобрали его самого, как ягодный куст. Это — раз.

Стас, бедолага, плачет — наехали, положение такое, что вешаться решился, а Джентльмен заявляет, что шантаж Шубарова для него не самоцель, а средство воспитания подрастающего поколения. Это — два.

А Коврин? И этот врет, должно быть. Или недоговаривает. Как Володя Кирьянов про него сказал: знает больше, чем говорит. Так оно и есть. Подполковники — они народ головастый, и умные среди них встречаются. Да кто-то же и порезал доходягу. Сам он объясняет так: что предупредили, мол, чтоб молчал, иначе — убьют, а Иван Антонович, как я его поняла, подал это как предупреждение мне. Это — три.

Коллекционные экспонаты благополучно убыли. Но с ними убыли и побрякушки Шубаровой, как бы попутно. А шифр к современному сейфу подобрать сложнее, чем открыть входную дверь. Ощущение у меня такое, что драгоценности пропали как-то внепланово. Элла Владимировна, помнится, не очень огорчилась их пропаже, а Стас о них выразился определенно: пропали, мол, навсегда. Вот так. Коллекцию, заплатив по счету, можно выручить, а побрякушки — навсегда! Это — четыре.

И еще. Шубарову в Питер провожал Страдаев. Ну, джентльмен, что и говорить! Все по-благородному: ограбил, Стасика до неврастении довел и ручку матушке на прощание целует. Просто ли так он ее провожал? Это — пять. До двадцати дойду, а ясности не найду. Не выстраивается. Есть здесь какой-то возмущающий фактор. У людей, планировавших это дело, скажем, у Стаса и Страдаева, первоначально, несомненно, было все по полочкам — ясно и точно. Но потом что-то произошло. Как-то пошло не туда. Может, эпизод с ювелиркой мадамовой? Что недоговаривает Коврин? О степени своего участия или о ролях Джентльмена и Шубарова? Спросим Владимира Коврина еще раз. Начну с этого сегодняшний день. Если Джентльмен допустит — не опередит. Двое ему сейчас «не в кайф» — я и Коврин. Ну, о Володе-то я позаботиться сумею. Сейчас, только кофе допью и начну заботиться. А заодно грехи свои посчитаю. Как Иван Антонович выразиться изволили — тяжелые последствия необдуманных действий? Мои действия не подпадают под его понимание обдуманных: я плыву, не вышла на берег, ослушалась, не взяла денег, не отошла в сторону. Посещение Коврина — раз, аэропорт, неаккуратна я там была, какая жалость, — два, приключение со Станиславом, которому позавидовал бы маркиз де Сад, — три. На цугундер Иванову! Ату ее!

Подняло меня с кресла, понесло босую по комнате. Нет, метаться я не буду, потому что знаю: нетерпение — от беспокойства, беспокойство — от тревоги, тревога — от страха. Не боюсь я бояться!

Утро за окном. Небо синеть начинает. Луна к оконной закраине подобралась, прячется. Скорее бы уж светало! Накинуть на себя кое-что кое-как да войти в серенькое утро.

Это была слабость. И я ее преодолела. Не выскочила наспех, а занялась собой по полной программе — от ванны до макияжа. Не заставить меня страху предстать неопрятной даже перед гоблинами. Хотя бессонницу предутреннюю он мне устроить сумел. Один-один, ничья!

Оделась я по-военно-полевому, в расчете на разного рода непредвиденности. Короткие, мягкие сапожки на прямой подошве, широкие джинсы поверх толстых шерстяных колготок, мощный свитер, вязаная шапочка и куртка из бежевой плащовки со множеством карманов. В одном из них хорошо поместился нож. Привыкать я к нему стала. Стала нравиться мне его тяжесть. В нагрудный карман опустила мешочек с костями.

На улице основательно морозило, и до восхода солнца оставалось совсем немного.

А ведь случись у Джентльмена осечка со мной, на что я от всей души надеюсь, и вывернись он из рук Сергеевых бойцов, в число нежелательных для него свидетелей попадает и Стас Шубаров, знающий по делу если не все, то, ох, много! Добро пожаловать, молодой!

Машина «спортсменов» оказалась за углом, в закуточке между деревьями, возле самой дороги. Разглядела через лобовое — спят оба, как младенцы, разинув рты. Раззявы! Присела на капот.

Спят гоблины, надо же! Я, можно сказать, сняв лифчик, иду грудью затыкать амбразуру, а они — спят!

Не успела подумать — пришлось подскочить от рявкнувшего подо мной автомобильного сигнала. Обернулась — ржут оба заспанными физиономиями. Шутники, мать вашу! Придурки!

Подождала, пока выползут. Один махнул в кусты через дорогу, другой, закурив, подошел ко мне, поздоровался.

— Крепко спите, хлопцы!

— А чего нам! Ревун — в кабине. Рявкнет — мертвый поднимется. Вот если б ты нас с вечера к себе пригласила!

Не понравилась мне его шутка, и он это по моим глазам понял — шагнул назад.

— Да хватит, что ль, — смутился, — пошутил я!

— Я сейчас зайду в этот дом, — показала на соседнюю «хрущевку» и пробуду там около часа. Если освобожусь раньше, вернусь к себе этот час досиживать. А вы, пожалуйста, сбегайте к своим и передайте мою просьбу…