Клод Изнер - Всюду кровь

ПРИ Ч СКИ ЛЯ АМ

Где-то глубоко внутри у него что-то екнуло.

Официантка поставила перед ним его заказ, не прерывая беседы с одетым в комбинезон стариком-вьетнамцем:

– Нужно быть оптимистом, мсье Жан, погода хорошая – вот и прекрасно.

– Да, но на луке в этом году много шелухи, значит, наверняка будет холодно, – возразил ей старик.

Миро, уступив минутному порыву, вмешался в их разговор:

– Простите, вон там, напротив, раньше действительно была парикмахерская?

Официантка рассмеялась.

– Ну и вопросы! Откуда же мне знать. Спросите у мсье Жана, он тут живет с 1930 года, но только говорите громко, он туговат на ухо.

– Месье, – заорал Миро, – здесь напротив раньше была парикмахерская?

– Я никогда не хожу в парикмахерскую, меня стрижет дочь, она работает в салоне красоты. Она неплохо стрижет, правда, Джессика?

– Отлично! – крикнула официантка, подмигивая Миро.

– Простите, вы случайно не были знакомы с мадам Багу? – надрывался Миро. – Она работала консьержкой в этом квартале в восьмидесятые годы.

– Нет, спасибо, никаких консьержек, – ответил месье Жан. – Мы живем в старом доме, там никогда в жизни не было консьержа. К тому же консьержам приходится приплачивать.

– Я вас предупреждала! – воскликнула официантка. – В любом случае он, бедняга, мало что помнит, за ним уже давно присматривает дочь. Я тут совсем никого не знаю, работаю с лета – у меня пока испытательный срок, но я надеюсь, все сложится как надо, – заключила она, поправляя футболку на необъятной груди.

Миро бросил на стойку пару монет.

– Ну что же, тогда придется поспрашивать в другом месте.

– Подождите-ка! Я знаю, кто вам может помочь. Вам нужен почтальон.

– Почтальон?

– Он двадцать лет разносил почту в этом квартале. Он тут все обо всех знает, как-то раз его даже приглашали выступить на радио. Одна незадача – если он начнет говорить, то остановить его уже невозможно. Он живет здесь неподалеку. Если после мсье Жана посетителей больше не будет, я вас провожу…

Миро отметил ее влажные губы, томные карие глаза, то, как призывно она на него смотрит.

– Вы действительно очень добры, но я и правда спешу. Может быть, завтра? И да, не могли бы вы дать мне его адрес?

– Улица Тайандье, 24, – с сожалением сказала она. – Его фамилия Дитрих, он живет на пятом этаже. У меня даже был где-то код от подъезда.

Она порылась в лежащих возле кассы бумажках и протянула Миро вырванный из блокнота листок.

– Я здесь все записала. Еще я записала вам телефон кафе, попросите Джессику – это я. Тогда до завтра? – шепнула она, когда Миро уже шагнул за порог.

«Да, старик, все они от тебя без ума, в конце концов тебе придется признать, что старый Блез прав», – подумал Миро, сворачивая направо на первом перекрестке.

Нужный ему дом оказался совсем рядом, на противоположной стороне улицы. Фасад розового кирпича с номером 24 украшала эмалевая табличка, сообщавшая, что на все этажи проведен газ.

– Если это для статьи, то… – протянул Марсель Дитрих, провожая Миро в столовую, обставленную в стиле ампир.

Миро почувствовал, что задыхается: воздух в квартире был невероятно затхлый.

Марсель Дитрих, невысокий человечек с острым лицом и длинным носом, чем-то напоминавший Вольтера, отодвинул в сторону стоящую на клеенчатой скатерти тарелку жареной картошки.

– Такие вот дела, в моем возрасте приходится себя ограничивать, много чего хочется, но масло-то вредно – хотя я его кладу совсем понемногу. Так вы журналист?

– Я?.. Да, – выдохнул Миро, чувствуя, как у него пощипывает нёбо. – Я готовлю статью об этом квартале, о том, каким он был раньше – наверняка здесь все изменилось после того, как построили Оперу…

– Да-да, вы совершенно правы! В этом районе раньше жили рабочие, самые настоящие! Все друг друга знали, денег ни у кого не было, но здешний народ умел веселиться. Вы мне не поверите, если я скажу вам, что на площади Бастилии выступали фокусники, а на террасах кафе всегда пели. Незачем было платить по триста франков за то, чтобы послушать какую-нибудь оперную диву! Помню, была здесь одна потрясающая женщина, правда, я забыл ее имя – она знала наизусть весь репертуар Эдит Пиаф. В детстве я каждую субботу ходил ее слушать. Мать меня ругала, она боялась хулиганов, которые крутились возле «Балажо» [60], да к тому же тогда считалось, что эта певица слишком многое себе позволяет – она носила мужскую одежду, это сейчас мы уже ко всему привыкли, а тогда…

Миро согнулся от спасительного приступа кашля. Марсель Дитрих открыл дверцу буфета.

– Стаканчик хинной настойки? Она вас живо на ноги поставит.

– Нет-нет, ни в коем случае. По дороге к вам я заметил на стенах остатки надписи…

– Да уж, вы правы, настоящая катастрофа. Никакого уважения! Тут есть один тип, Саид, так он везде оставляет свои послания!

– Я не о граффити, я имею в виду старые вывески. К примеру, на месте рыболовного магазина раньше, как мне кажется, была парикмахерская. Вы ее застали?

– Вы правы, там была парикмахерская, ее держала Жинетта. Вы спрашиваете, застал ли я эту парикмахерскую? Моя бедная жена делала там перманент. Сама Жинетта жила в квартирке над парикмахерской, мы видели, как росла ее дочка. А потом, в один прекрасный день, Жинетта вдруг умерла прямо посреди улицы – инфаркт. Я все думаю, что стало с ее девчонкой – с тех пор о ней никто не слышал. Хотя оно и неудивительно, она всегда была очень закрытой, не то что мадам Форест, наверное, вся в отца пошла, его-то никто никогда не видел…

Сердце в груди Миро забилось так сильно, что он едва не потерял сознание. На секунду он совершенно утратил связь с реальностью. Когда он снова пришел в себя, Марсель Дитрих продолжал, как ни в чем не бывало.

– …прекрасная квартирка, я бы с удовольствием подарил ее старшей дочери, но хозяева оказались слишком уж жадными до денег, представьте себе, двадцать тысяч за квадратный метр, за такие деньги я мог бы там купить только кухню, и то с трудом.

– Как звали дочку парикмахерши? – слабым голосом спросил Миро.

– Подождите-ка… Пола… Лола… Лора, да-да, именно Лора! С ней здесь такое случилось… Есть у вас пара минут? Будет лучше, если я покажу вам, где все это было, вот только башмаки надену…

Силуэт Марселя Дитриха растаял в воздухе. За его темной, нечеткой фигурой Миро различал образ Лоры. В голове у него зазвучал ее голос, и ему пришлось опереться на стол, чтобы не потерять равновесие. «Я жила на бульваре Ришар-Ленуар… Улица Рокетт была для меня terra incognita… »

В голове у него что-то затрепетало – будто бы забилась о стекло попавшая в плен птица. Откуда-то из подсознания выплыло название, которое он не мог вспомнить вот уже пару дней: Келлер. Он уже знал ответ на свой вопрос, но все же пробормотал: