Андрей Константинов - Адвокат. Судья. Вор (сборник)

Трясущимися руками Андрей набрал номер родственника. Едва на другом конце провода сняли трубку, Андрей заорал, забыв даже поздороваться:

– Дядя Саша!!! Это Андрей! Мне срочно, очень срочно нужна ваша помощь!!! Когда в Эрмитаже была выставка из собраний музеев Милана?! Пинакотека Брера, Кастелло Сфорцеско и Галерея современного искусства… Около тридцати шедевров, там еще «Венецианские любовники» Бордоне были!

– Здравствуй, Андрюша, – спокойно ответил Жиртуев. – А что, собственно…

– Ради Бога, дядя Саша! – закричал Обнорский. – Я потом все объясню! Вы помните эту выставку?!

– Конечно. – В голосе Александра Васильевича проклюнулись удивление и беспокойство. – Эта экспозиция была ответной на эрмитажную, которая состоялась в Милане в семьдесят седьмом году… А итальянцы прислали нам двадцать шесть картин и четыре скульптуры. Произведения представляли в основном северные школы Италии, в первую очередь венецианскую. Это была эксклюзивная экспозиция, многие впервые тогда смогли увидеть некоторые холсты Веронезе, Тинторетто, Лотто и Морони…

– Год! – отчаянно зарычал Андрей. – Дядя Саша, какой это был год?!

– Семьдесят восьмой, естественно. – Ко всем прочим ноткам в голосе Жиртуева добавилось раздражение: он очень не любил, когда его перебивали. – А к чему, собственно, такая аффектация?! Я хотел бы…

– Потом, дядя Саша, – тихо сказал Андрей, и такая в этой короткой фразе прозвучала усталость, тоска и боль, что Александр Васильевич немедленно замолчал. – Я потом все объясню… Я знаю, что вел себя невежливо. Простите. Это у меня с нервами что-то… До свидания, дядя Саша. Вы мне очень помогли.

И Обнорский, не дожидаясь ответа, повесил трубку.

Непослушными пальцами Андрей достал из пачки сигарету, поймал фильтр губами, а прикурить забыл – так и сидел несколько минут с незажженной сигаретой во рту…

Семьдесят восьмой год. Выставка в Эрмитаже, на которую пошел Юрка Барон со своей Ириной – искусствоведом из Эрмитажа. Только фамилия этой Ирины была не Лебедева, а какая-то другая. Ирина Сергеевна Лебедева, зверски убитая в своей квартире на Рылеева, родилась в тысяча девятьсот шестьдесят втором году. В семьдесят восьмом она никак не могла быть на выставке с Бароном, потому что еще училась в школе… Девятиклассница не стала бы плакать перед «Веницианскими любовниками» Бордоне. И любовницей вора она тогда быть не могла. Ну почти не могла – разные, конечно, бывают девятиклассницы… Но она совершенно точно не была в том году искусствоведом…

Обнорский щелкнул наконец зажигалкой, глубоко, как мог, затянулся и закрыл глаза.

«Я ошибся… Я вышел не на ту Ирину… Меня подвела ее фамилия – Лебедева… Барон свою Ирину Лебедушкой называл… Из-за меня погиб совершенно не причастный ко всей этой истории человек… Но почему? Почему Лебедева среагировала на пароль? Она ведь ясно дала понять, что понимает, о чем речь, когда я передал ей привет от Юрки, „главного эксперта по экспроприации антиквариата“… Почему?..»

Ответ на мучивший его вопрос Серегин так и не смог найти, и загадка эта навсегда засела в его голове, словно вбитый по самую шляпку в мозг ржавый гвоздь. А отгадка-то была, как это ни странно, очень простой. Дело в том, что месяца за два до встречи Андрея с Бароном Лебедеву пригласили в двенадцатый отдел УУРа. Этот отдел занимался как раз преступлениями, связанными с художественными ценностями и антиквариатом. Оперативникам двенадцатого отдела понадобилась грамотная консультация специалиста по одному делу, к ним и направили Ирину Сергеевну. А непосредственно она контачила с оперуполномоченным Юрием Соболевым. Юре Лебедева очень нравилась, и он даже пытался за ней приударить. Ментовские ухаживания – известное дело – шутки, прибаутки, хохмочки. Юра Соболев не был исключением, и среди прочих разных хохмочек охмурительного характера была у него такая – Ирину Сергеевну он называл главным экспертом по убереженным от контрабанды шедеврам, а себя самого – главным экспертом по изъятию краденого антиквариата… Романа у Лебедевой с Соболевым не получилось, но оперские шуточки в памяти остались. Поэтому, когда Обнорский сказал ей пароль Барона, Ирина Сергеевна решила, что журналиста к ней направил Соболев… Такое вот дурацкое совпадение вышло… А когда Андрей сравнил ее глаза с глазами ренуаровской «Актрисы», Лебедева сочла это обычным комплиментом, началом ухаживания. Она ведь была очень красивой женщиной и привыкла к попыткам ухаживания даже со стороны совсем незнакомых ей мужчин… И когда отморозки Гуся, ворвавшиеся в квартиру на Рылеева, начали ее насиловать, спрашивая постоянно про какую-то картину, Лебедева действительно не могла им ничего ответить… И сердце у нее остановилось от ужаса, боли и абсолютного непонимания того, что происходит… Шок оказался слишком сильным – нормальный и вполне приятный Ирине Сергеевне мир вдруг в одно мгновение вывернулся для нее самой чудовищной своей изнанкой… Вот и все…

В тот вечер Серегин не поехал встречать после работы Лиду Поспелову. Из редакции он отправился прямо домой и там сделал то, чего давно уже не позволял себе, – напился до полного беспамятства. Это был, наверное, очень глупый поступок, проявление слабости и безволия. Но Обнорский был всего-навсего человеком, а не суперроботом. Он не знал, как по-другому унять боль, страх, стыд и душившие его чувства. Ему нужно было хоть ненадолго отключить мозг, чтобы не сойти с ума…

На следующее утро он не смог поехать в редакцию. Похмелье выдалось чудовищно тяжелым, и Андрей позвонил на работу, сказал, что заболел… И он не так уж был далек от правды. Похмелье – это симптом, указывающий на пьянство. А пьянство, по меткому замечанию Виссариона Григорьевича Белинского, есть не что иное, как русская болезнь непонятого одиночества… Очень точное определение. Вот и Серегин мучился неизвестно от чего больше – то ли от похмелья, то ли от осознания своего одиночества… Во второй половине дня он слегка физически оклемался, но муки душевные, наоборот, усилились, и Серегин решил, что таскать дальше в себе всю осознанную им накануне информацию просто не сможет. Он попробовал дозвониться Степе Маркову, но того не оказалось на месте. Тогда Обнорский решил плюнуть на гордость и набрал телефон Кудасова. К сожалению, звонил он уже после того, как Марков поделился с Никитой Никитичем своими сомнениями относительно Серегина. Поэтому Кудасов отреагировал на звонок Андрея более чем холодно и предложение встретиться и поговорить на серьезную тему отклонил.

– Как-нибудь в другой раз, – сухо сказал Обнорскому Никита Никитич. – У меня сейчас очень много работы.

И повесил трубку.