Орхан Памук - Имя мне – Красный

Я просмотрел немало самых заурядных книг, – по словам карлика, они были частью изъятого имущества казненных пашей. Казнили их, оказывается, столько, что их книги, казалось, никогда не кончатся. Карлик, опьяненный близостью вверенных его попечению богатств и оттого забывший, что сам он – раб, с веселым злорадством заявил, что любой паша, который, словно какой-нибудь шах или султан, заказывает книги в свою честь и золотит их страницы, уже за одно это заслуживает казни и лишения имущества. В этих книгах, даже в простых муракка, тоже встречалось изображение Ширин, влюбляющейся в Хосрова по рисунку, – и всякий раз, наткнувшись на эту сцену, я замирал и подолгу смотрел на нее.

И ни разу мне не встретился отчетливо прорисованный рисунок в рисунке, то есть изображение Хосрова, которое видит гуляющая Ширин. Конечно, изображение это должно быть очень маленьким, но художники в большинстве своем способны уместить рисунок на ногте, и на рисовом зернышке, и даже на волоске. Тогда почему же они не изображают красивое лицо Хосрова так, чтобы его можно было узнать? Решив после полудня спросить об этом мастера Османа, я рассеянно листал очередную муракка, составленную из миниатюр самого разного свойства, как вдруг мое внимание привлек сделанный на ткани рисунок свадебного шествия – точнее, изображение коня на этом рисунке. Сердце мое пропустило удар.

Перед моими глазами был конь со странным носом. Он вез на себе нежную невесту и смотрел на меня так, словно намеревался поведать важную тайну. Хотелось крикнуть, но, как во сне, я не мог издать ни звука.

Я схватил книгу и, задевая по пути шкафы и сундуки, побежал к мастеру Осману.

Он посмотрел на рисунок.

Не заметив, чтобы выражение на его лице хоть как-то изменилось, я нетерпеливо сказал:

– Видите, ноздри у коня точь-в-точь такие же, как на рисунке из книги Эниште!

Мастер Осман навел на коня увеличительное стекло и склонился над страницей так низко, что чуть не уткнулся в нее носом.

Молчание затягивалось, и я снова не выдержал:

– Этот конь, как видите, нарисован не в той манере, не в том стиле, что конь в книге Эниште, однако ноздри такие же. Художник пытался увидеть мир таким, каким видят его китайские мастера. – Я немного помолчал. – Это свадебное шествие. Рисунок похож на китайский, но рисовал не китаец.

Казалось, увеличительное стекло приклеилось к странице, а нос мастера Османа – к увеличительному стеклу. Все его тело – голова, шея, плечи, спина – словно бы стремилось приникнуть к рисунку, чтобы получше его рассмотреть. Наступила очень долгая тишина.

– Ноздри усечены, – проговорил наконец мастер Осман, тяжело дыша.

Я склонился к нему, и мы, щека к щеке, долго смотрели на нос коня. Ноздри, без сомнения, были усечены. Не осталось у меня сомнения и в другом: мастеру Осману приходится очень напрягаться, чтобы рассмотреть рисунок.

– Вы же видите, правда?

– С трудом, – признался он. – Расскажи, что ты видишь.

– Вижу невесту – по-моему, очень грустную, – начал я описывать рисунок. – На чалой лошади с усеченными ноздрями, в сопровождении спутниц и явно чужих ей стражников она едет к жениху. Стражники – туркмены Ак-Коюнлу из Междуречья: об этом говорят их суровые лица, грозные черные бороды, насупленные брови, длинные усы, мощные торсы, плащи из простой тонкой ткани, обувь на тонкой подошве, шапки из медвежьего меха, топоры и мечи. Судя по тому, что шествие происходит ночью при свете факелов и свеч, а невесту сопровождают недиме, ей предстоит далекий путь. Возможно, эта красавица – китайская принцесса.

– Или же художник, желая подчеркнуть безупречность ее красоты, побелил ей лицо, как это принято у китайцев, а глаза сделал раскосыми, – сказал мастер Осман, – вот мы и думаем теперь, что перед нами китаянка.

– Из какой бы страны она ни была, мне жалко эту печальную невесту, которая ночью едет по степи в окружении суровых, чужих ей стражников, едет к жениху, которого она ни разу не видела, – произнес я и сразу же спросил: – Как нам понять по усеченным ноздрям ее коня, кто из художников – убийца?

– Расскажи, что изображено на других страницах муракка.

К нам присоединился карлик (когда я бежал к мастеру Осману со своей находкой, он сидел на горшке), и теперь мы рассматривали рисунки втроем.

Мы увидели китайских красавиц, нарисованных в той же манере, что и печальная невеста, – они сидели в саду и играли на необычной формы удах. Увидели китайские дома, печальные караваны, идущие в дальний путь, одинокие степные деревья и прекрасные, как старинные воспоминания, степные пейзажи. Увидели изогнутые деревья в китайском стиле, ветви которых были покрыты яркими весенними цветами; среди цветов сидели и пели веселые песни счастливые соловьи. Увидели принцев, отдыхающих в шатре, изображенном в хорасанском стиле, и ведущих беседу о поэзии, вине и любви; увидели дивные сады и красивых знатных юношей верхом на великолепных скакунах – они отправляются на охоту, и на руке у каждого сидит сокол. Затем у нас появилось такое чувство, будто по страницам скользнула тень шайтана. Вот сын шаха убивает огромным копьем дракона – не с насмешкой ли изобразил юношу художник? Рисуя крестьян, пришедших к шейху в надежде, что тот исцелит их от болезней, не получал ли он удовольствие от того, что изображает их такими нищими? Что ему больше нравилось – рисовать печальные глаза сношающихся собак или раскрашивать в красный цвет рты красавиц, которые, посмеиваясь, на этих собак смотрят? Вскоре мы увидели и шайтанов. Эти странные твари были похожи на джиннов и дэвов, какими их обычно изображают на иллюстрациях к «Шахнаме», однако насмешливый дар художника сделал их еще более злобными и опасными – и более похожими на людей. Увидев страшных скрюченных шайтанов ростом с человека, с ветвистыми рогами, густыми бровями и кошачьими хвостами, мы улыбнулись. Я листал страницы, а голые, круглолицые, глазастые, зубастые и когтистые шайтаны с темной, как у стариков, кожей дрались друг с другом, крали огромного коня, чтобы принести его в жертву своему божеству, скакали и прыгали, рубили деревья, захватывали в плен красивого султана вместе с его паланкином, ловили драконов, грабили сокровищницы. К муракка приложили руку несколько художников, но я обнаружил, что тем же самым черным пером, что и шайтаны, были нарисованы бритоголовые дервиши-календери в лохмотьях и железных цепях, с посохами в руках. Услышав об этом, мастер Осман попросил меня подробно описать сходные черты в изображении шайтанов и дервишей.

Потом он наконец заговорил сам:

– Усекать ноздри лошадям, чтобы легче дышали и дольше бежали, – многовековой монгольский обычай. На таких лошадях скакали воины хана Хулагу, завоевавшего все страны арабов, персов и китайцев. Когда его войска, войдя в Багдад, учинили резню, разграбили город и побросали в Тигр все книги, знаменитый каллиграф, а впоследствии художник Ибн Шакир бежал от верной смерти – но не на юг, как все, а на север, откуда, как известно, пришла монгольская армия. В те времена книги не иллюстрировали, потому что Коран запрещает рисовать людей и животных, а художников никто ни во что не ставил. Я слышал, что, совершая долгий путь в самое сердце монгольских владений, наш великий учитель Ибн Шакир (именно ему мы обязаны главными тайнами нашего ремесла: тем, что рисуем мир, будто видим его с минарета, всегда проводим линию горизонта, хотя порой она не видна, и всё, от облаков до букашек, изображаем на китайский манер – живым и раскрашенным в добрые цвета) обратил внимание на усеченные ноздри монгольских лошадей. Однако когда через год странствий он добрался до Самарканда и начал делать книжные миниатюры, ни у одной из нарисованных им лошадей подобных ноздрей не было. По крайней мере, я никогда не слышал и своими глазами не видел ничего подобного. В представлении Ибн Шакира совершенные лошади, лошади мечты, были не могучими конями победоносной монгольской армии, которых он видел в зрелости, а изящными арабскими скакунами его счастливой юности. Поэтому, увидев странные ноздри коня, нарисованного для книги Эниште, я не вспомнил ни о монголах, ни о Хорасане и Самарканде, где прижился этот монгольский обычай.