Инна Бачинская - Мужчины любят грешниц

Лиска до этого не дожила. Ее детские радости не потускнели, они ушли вместе с ней…

Новый листок. Новые слова. Новый смысл.

« Суть в том, что мир всегда остается непонятн., и наша надежда только в том, чтобы правильно став. вопросы. И так век за веком. А ответов на них мы никог. не получим… Бог мой, да я бы и не хотел дожить до той последней точки, котор. все поставит на место и все раз и навсегда объяснит. Поверьте, друзья, последней черты никогда не будет, она убег. от глаз, как линия горизонта, сколько бы ты ни гнал вперед свою лошадь ». Анатолий Королев.

Живи и задавай вопросы, которые все равно останутся без ответа. Потому что их просто нет, ответов. Отсутствие ответов придает остроту жизни и подталкивает воображение. Кто такой Анатолий Королев? Друг? Старший товарищ? Коллега? Знакомый старичок-энциклопедист?

– Это писатель, невежда!

– Не знаю такого. Ну и в чем смысл? Какой смысл в вопросах, на которые нет ответа?

– Ха! Вопрос – это поиск, дерзость, попытка заглянуть за черту, человек не может без вопросов! А то, что нет ответов… Знаешь, не на все вопросы можно ответить. Пока. Понятно?

– А что насчет последней черты? Не понял.

– Нет последней черты! Понимаешь, нет ее! И все. Просто нет.

– Ты думаешь? – поддразнивал я.

– Я знаю! Ее просто нет.

Я задумался. Последняя черта… это что? Конец? Смерть? Забвение?

Лиска сказала, последней черты нет…

Я взял следующий листок – отстукано большими буквами:

«… счастье бывает таким большим и сложным, что слабому к искушению человеку лучше не прикасаться к нему, и рядом может быть другое, совсем прост. и бесхитростное счастье, о котором один древний китайский стихосложитель написал так: счастье – это смотреть, как девочка, спросившая у вас дорогу, уходит вдаль, напевая песню …» Вяч. Костиков.

Я задумался. Кто судья, кто скажет – слаб ты к искушению или нет? А, уважаемый Вячеслав Костиков? Говоришь, если человек слаб, то лучше не прикасаться? Лучше ли? И как удержаться?

А наше счастье? Каким было оно, Лиска? Большим и сложным? Простым и бесхитростным? Или легким и радостным?

Лиска, любовь моя, тоска моя – ты меня любишь?

А про китайского стихосложителя – согласен, хорошо. И про девочку. Я оставил бы только последнюю строчку. Интересное слово – « стихосложитель »… Какое-то несовременное и очень серьезное…

– Ага, мне тоже нравится! Поэты пишут стихи ручкой или гусиным пером, а стихосложители кисточкой! И черной тушью. Вертикально.

– Вертикально! Иди ко мне, чучело мое родное!

– Пусти! Ну, пусти же!

На обороте рекламной листовки что-то о стиральных порошках:

« Игра в слова, игра в бисер. Калейдоскоп. Поворачиваешь – и новый узор… А есть еще дальтоники ». Я.

Свои записки ко мне она подписывала размашистым «я».

«Дальтоник» – это о ком? Обо мне? Я невольно улыбнулся – еще и дальтоник!

Новый листок, стихи…

…Она вытащила меня в кино… Нет, не так! Ей удалось вытащить меня в кино! Последний раз я был в кинотеатре на третьем курсе института.

Мы смотрели «Историю любви», после чего она хлюпала носом всю дорогу домой. А дома сказала:

– тебе не кажется, что некоторые союзы обречены заранее? Понимаешь, им не суждено состояться, все против них!

Я ответил осторожно, подумав, что она, возможно, имеет в виду нас:

– Вообще все союзы рано или поздно…

– Почему? – Она смотрела на меня своими круглыми карими глазами, у нее даже рот открылся от любопытства, и я, в который раз уже, подивился ее наивности.

– Трудно сказать. – Я пожал плечами. – Пропадает интерес, должно быть. Но знать заранее? Не согласен. Ничего не известно заранее, поняла? Любые отношения – тайна, новая страница, выигрыш в лотерее… Терра инкогнита. Тем и интересны. И никаких гарантий – не банк, чай.

– А почему кончается любовь? – последовал новый вопрос.

– Не знаю. Спроси у Лешки Добродеева, он тебе изложит в лучшем виде. А человечество в вопросе любви делится на оптимистов и скептиков или все на тех же извечных физиков и лириков.

– Тех, кто верит в любовь, и тех, кто не верит? – догадалась она.

– Нет! Тех, кто считает, что любовь – это химия, феромоны и вообще психоз, и тех, кто считает, что это лирика, поэзия, музыка и живопись… понятно? Первые думают, что это физиология и нужна она исключительно для продолжения рода, а вторые считают, что это крылья. Понятно?

– Понятно, понятно. А ты сам как считаешь?

Я ожидал, что она спросит… Я смотрел на нее, и мне вспомнились вдруг полузабытые строчки какого-то барда: « Я смотрю на тебя, даже больно глазам …» Я смотрел на нее и чувствовал боль в глазах и в душе.

Думаю, это была душа, хотя что такое душа, четкого определения наука пока не дала – память, облачко пара, предчувствие, аура? Я чувствовал боль в душе, а еще благодарность, восторг и немного печаль, наверное, от страха – все мы глубоко внутри до сих пор язычники и боимся потерять, а потому не признаемся даже себе, что счастливы – чтобы не сглазить и не привлечь злые силы. Я не знал, что будет с нами дальше, да и, честное слово, не важно это – она со мной, и это самое главное. Была ли это любовь, наваждение, жалость или психоз – не знаю. Да и какая разница? Я не мог жить без нее и чувствовал это каждой жилкой, а как сие назвать – не суть важно.

Сейчас я думаю, что это были крылья…

– Как я считаю? – потянул я время. – Ну, как тебе сказать… все относительно и не вечно, к сожалению или к счастью. Ты, например, станешь великой актрисой или журналистом-международником, поймешь, что я – скучный зануда, и бросишь меня.

Она окинула меня испытующим взглядом и заявила нахально:

– Если над тобой поработать хорошенько…

Недели три после кино она пела песню из фильма… Тут необходимо заметить, что ни голоса, ни слуха у нее не было, увы. У моего друга Толика Курсо – того, у которого семь такс, – есть дочь девяти лет, она все время поет, такой уж получился жизнерадостный ребенок. И Толик однажды сказал жене, что если Маргарита сию минуту не замолчит, то он пойдет и повесится.

Вокализы Лиски были примерно из той же оперы. Но я не собирался вешаться, наоборот, мне хотелось смеяться. В тот месяц… кажется, это был май, тепло уже стало, я брал работу домой – собирался просчитать проект реорганизации банка, я сидел по уши в бумагах и цифрах, улыбаясь до ушей. А Лиска громко пела в соседней комнате.

Как объяснить?

– Без слов и фраз, к которым слух привык, – выкликала она громко, – Любовь у нас – не то, что у других. И мой рассказ взят не из книг!

Ожившие, незабытые строчки до сих пор звучали в ушах…