Галина Романова - Лучший день в году

– Возможно, – Иван Митрофанович нетерпеливо тронул хозяйку за руку. – Так сестра когда Сопуна уехала, что дальше-то говорили?

– А что дальше? Дальше про Илюху. Что вот, мол, повезло алкашу. Другой свою голову подставил. Как бы Илюха дома был, его бы прибили, когда грабить лезли.

– Грабить? Чего же у него грабить-то можно, если он алкаш?

– Уж не знаю что. Но хата вся вверх дном перевернута, – она произвела странные хаотичные движения руками, видимо означающие, насколько сильно была перевернута хата фотографа. – Может, Илюха чего прятал? А может, и из-за бутылки такой сыр-бор? Они ведь, алкаши, за сто граммов маму продадут родную…

– А дальше что говорили? – вежливо, чтобы не обидеть, перебил ее Иван Митрофанович.

– Да так особо больше и ничего. Посудачили, что Илюхе повезло. Мол, не было счастья, да несчастье помогло выжить. А то точно ему бы башку проломили. Посудачили, посудачили да разошлись. У меня в тот день все дела встали из-за этого происшествия! – пожаловалась тетя Таня и принялась перечислять, загибая пальцы: – И в доме не прибрала. И молоко деревенское прозевала, его возят в соседний двор фермеры. И булку мою продавщица продала, хотя всегда гречишную мне оставляет…

– А кто был, не помните?

– Где? – не поняла тетя Таня.

– Ну, в тот день во дворе кто из женщин был? Кто судачил, как вы выразились?

Он улыбался уже через силу. Давно, давно не было в его жизни такой вот пустой бабьей болтовни. Тетя Таня, невзирая на возраст, трех его Валентин стоит точно. Своей-то он особо не позволял языком трепать, самое важное и нужное спросит – и все.

– А кто был? – Она прищурилась на окошко, задрапированное тюлевой занавесочкой. – Я была, Машка из соседнего подъезда, сестра Сопуна поплакала с нами недолго, правда. Потом сестры Веретенниковы, две колдуньи. Ох и вредные, скажу я вам!

– И все? – Кажется, у него задергалось левое веко.

– Ну да, кажется, все. – Она еще подумала, вскочила с места, поправила складки на занавеске и вдруг как шлепнет себя по панаме. – Вот я балда! Женька же еще была!

– Какая Женька?

– Так со второго этажа, наша Женька. Вдова она. Кстати, все на Илюху засматривалась. Я ей сто раз говорила: дура, опомнись, алкаш он! А она знаете что отвечала?

– Нет.

– Тетя Таня, говорит, Илья, он хороший, только неухоженный. Говорю, а ты попробуй сделать из него человека! Сил не хватит и жизни самой. Говорит, и попробую. Ой! – Старая женщина неожиданно не дошла до своей табуретки, встала посреди кухни и, взмахнув руками, произнесла: – А ведь она могла!

– Что могла?

Иван Митрофанович впервые за все время разлуки подумал, что Валентину он зря бросил. Хорошая она у него женщина. Таких еще поискать, если разобраться. От такой вот тети Тани он повесился бы в первый же день на первой елке, которых полно вокруг его дома.

– Могла она Илюху-то из больницы утащить! – выкатила глаза из объемных складок морщин тетя Таня. – У нее и машина есть, и дом в деревне. От мужа остался. Тоже нахлебалась она с ним, о-о-ох, прости господи!

– А в какой деревне дом? – Иван Митрофанович скрипнул зубами.

– В какой, в какой… – Она задумалась, пожала плечами. – Так муж покойный у нее был из Барановки. Свекровь со свекром оттуда. Значит, Барановка. Там у них дом оставался. Может, конечно, и продала его Женька и где еще купила. Но вот муженек у нее был оттуда родом. Это точно. И это… Не видать ее, Женьки-то, после этого происшествия. И бабы заметили, что Женьки нет. Может, с ним она, а может, еще где?

Иван Митрофанович горячо поблагодарил, правда пришлось выпить еще чашку чая, чтобы тетя Таня не обиделась. И сжевать жухлый пирожок с прокисшим вареньем. Но не беда. У него организм хоть уже и не молодой, но еще достаточной крепкий. Порода! Он переварит и пирожок, и всех этих умников, вместе взятых!

Он им устроит, мать их! Он тепленьким возьмет этого фотографа! Он подвесит его за одно место и вытрясет из него всю, всю правду. И узнает, что же такого искали в его доме, что ради этого на убийство пошли?..

Тетя Таня часа два мучилась сомнениями. И ругала себя за излишнюю болтливость – разокровенничалась с первым встречным. Вот язык без костей! Мало того, в дом к себе привела, старая дура! А если бы он по башке ее тюкнул этой вот самой табуреткой и давай по шкафам шарить, а? Силищи-то в его руках о-го-ого сколько! И глаза какие-то странные, не то чтобы недобрые, но что-то в них кроется. «Умысел», – ахнула она через минуту. Злой умысел! А она про Женьку все выболтала. Вдруг поедет в Барановку да беды там натворит?!

С этими мыслями она провалилась в послеполуденный сон. Спала нервно, тревожно, проснулась с головной болью и твердым намерением злой умысел предотвратить. Где-то у нее была карточка того строгого полицейского. Ведь давал он ей ее, точно давал. И просил спокойным строгим голосом: если вдруг она что-то узнает или вспомнит, то пускай непременно позвонит.

А она и не вспомнила бы про Женьку! Не разговори ее этот кряжистый дед, ни за что не вспомнила бы. А Женька точно к Илюхиному бегству причастна. И машинка у нее есть, и домик, где его можно спрятать. И пропала она куда-то. Прямо с того дня и пропала.

– Алло! Алло, говорите!

Голос в телефонной трубке был почему-то женским. И это тетю Таню озадачило. Она взяла и отключилась. Но тут же набрала вновь. Ну чего, в самом деле! Может, у него секретарша там имеется. Чего перепугалась, карга? Чужого мужика в дом пускать не перепугалась, а по телефону говорить…

– Алло, говорите! – снова потребовала женщина.

– Девочка, тут такое дело, – робко начала тетя Таня. – Мне нужен полицейский такой строгий, плешинка еще у него такая…

– Копылов Александр Иванович, правильно?

– Наверное. Не помню. Мне он нужен. Очень!

– Дело в том, что он сейчас занят. Мы на выезде, – со вздохом объяснил женский голос, и тете Тане показалось, что секретарша строгого следователя чем-то расстроена. – Что ему передать? Кому перезвонить?

– Скажите, тетя Таня звонила. Он поймет!

Копылов ни черта не понял. Какая тетя Таня?! Что он должен понять?! У него перед глазами все время плыли багровые круги. А когда они исчезали, то появлялись окровавленные стены, лужи крови на полу, уродливый меловой рисунок очертания человеческого тела. Слава богу, что одного! И тут же начинало сильно тошнить.

Он пытался быть сильным и сосредоточенным, но разламывался, рассыпался просто на глазах. И на чьих глазах! На глазах Светланы, которая оказалась более стойкой и сильной. Она без конца сглатывала, часто моргала, но держалась. Ее глаза были пусты, его – полны отчаяния. Когда она говорила, у нее получалось. Его же голос дребезжал, будто ему исполосовали голосовые связки. Исполосовали тем самым ножом, которым убили бедную женщину и который оставили в животе у Степки.