Марина Крамер - Я не ангел

Светик в кухне гремел посудой — запекал рыбу, что-то резал, судя по стуку ножа о разделочную доску. Ну, хоть это он умеет — ужин приготовить.

— Ты замерзла? — Муж выглянул в прихожую, держа в руке красный болгарский перец и большой нож. — Сейчас чаю горячего сделаю, раздевайся.

Я не хотела ни чаю, ни ужина, но придется делать вид, что голодна: он ведь старался, обидится.

За столом сидели молча. Я видела, что Светика что-то гнетет, но он никак не решается заговорить об этом, а у меня просто не осталось сил, чтобы начать разговор самой.

— Варя, Ира не брала денег, — наконец сказал муж, сосредоточенно отделяя рыбу от костей, — понимаешь, не брала она.

— Я ценю твою веру в человечество, но сейчас это не совсем уместно. Давай отбросим твое прекраснодушие и трезво посмотрим в глаза фактам. Если она не брала, то каков мотив самоубийства? С чего невиновному человеку лезть в петлю, да еще делать это в здании театра? — Я отодвинула тарелку и оперлась руками о столешницу, подперев подбородок.

У Светика на секунду пропал дар речи. Он ошарашенно посмотрел на меня:

— Ты что?

— А что? Взгляни на это глазами следователя. Деньги пропали… — И вдруг я осеклась — а откуда, собственно, мне известно, что они пропали? С чего я вообще взяла, что они пропали? Речь шла только о невыплате гонораров — не более того. А есть ли деньги на счету оркестра, этого я не знаю. И Светик, понятное дело, не знает. Тогда почему мы обсуждаем пропажу средств? — Послушай, а как можно узнать, есть ли деньги на счете?

— У Людмилы.

— Она в больнице. Ее на моих глазах «Скорая» увезла.

Светик растерянно заморгал:

— Ужас… как такое могло случиться? Она ведь здоровая женщина…

— Ну, подробностей я не знаю, а то, что ее на носилках вынесли, сама видела. Ты мне только вот что объясни: как вышло, что ты, руководитель и главный дирижер, понятия не имеешь о финансовых делах оркестра?

Светик брезгливо поморщился, как будто я сунула ему под нос что-то дурно пахнущее:

— Варя! Зачем мне тогда бухгалтер и концертный директор, если я сам должен во все вникать? Мое дело — музыка.

— Ну, это я сегодня слышала уже, — не совсем вежливо оборвала я, — и подобное объяснение меня совершенно не устраивает. Получается, что за твоей спиной можно творить все, что в голову взбредет, а ты только будешь отмахиваться: мол, я ни за что не отвечаю, мое дело — репертуар. Так не должно быть! Я вот все знаю о финансах своей конторы, сама все проверяю — и гонорары, и клиентскую базу.

— Ты другой человек. А во мне нет этой торгашеской жилки.

— Торгашеской? По-твоему, я шмотками китайскими торгую?

— Не обижайся, Варенька, — его рука потянулась через стол и обхватила мое запястье, — но ты иначе устроена, ты… лучше приспособлена к этой жизни, что ли… Я же больше ничего не умею.

— Да ты и не пытаешься ничего больше уметь, Светик! Ты готов спихнуть все, что не касается непосредственно музыки, на кого угодно, а потом случаются вот такие истории.

— Ты меня обвиняешь в смерти Ирины?

— Глупости не говори! Но ты должен, обязан знать, что происходит в коллективе! Иначе — какой ты руководитель?

Он вдруг резко поднялся и пошел из кухни, на пороге чуть задержавшись:

— Да, ты права. Я плохой руководитель. Я всего лишь простой дирижер, ни на что больше не годный. Даже для семейной жизни. Прости.

Хлопнула дверь, и я оказалась отрезана от мужа. Час от часу не легче — приступ самокритики! Хотя это очень удобно — он опять бедный, несчастный, измученный и всеми непонятый, в том числе и собственной женой, и может закрыться в комнате и предаваться моральным мукам, на фоне которых явно напишет какой-нибудь новый опус. А разбираться с делами в его же оркестре вынуждена та самая ничего не понимающая жена, между прочим. Это удобно… Ему удобно. Если бы я не подозревала, что странное самоубийство Ирины как-то связано со мной и моими делами, я бы, конечно, махнула рукой и забыла, предоставив следователям разбираться. Но какой-то голос внутри подсказывал, что неспроста Ирка полезла в петлю, не сама — ей помогли. И если я докажу, что со счетов не пропало ни копейки, то, возможно… А что, собственно, возможно? Докажу, что Ирка не брала денег? Мне это ничего не даст. Мне нужен тот, кто все это затеял. А главное, мне надо понять зачем. Попытаться запугать Светика и через него начать давить на меня? А цель? Цель, цель… А все просто — только я знаю, где сейчас Анастасия с дочерью. Вот и ответ.

Захотелось курить, но вставать и идти в коридор сил не было. В последние несколько недель я чувствовала себя усталой и разбитой, все время мечтала об одном — о постели и тишине. Но жизнь, как назло, постоянно подкидывала шарады и ребусы, как будто я любитель их разгадывать. И еще на носу юбилей бабушки, а потом Новый год, который я совершенно не готова встречать. Как будто от меня это зависит…

Из большой комнаты раздались звуки рояля — ну, так и есть, Светик сублимирует ссору в нотные записи. Счастливый человек — сейчас выплеснет все, что накопилось на душе, и его отпустит. А что делать мне?

Я на цыпочках прошла в гардеробную, оделась, прихватила кредитку и телефон и, стараясь не шуметь, вышла из квартиры.

Оказывается, пока я была дома, выпал снег. Ну как — снег… Так, слегка припорошило голый асфальт и замаскировало грязно-серые кучи на газонах. Но и этого оказалось вполне достаточно, чтобы придать ночной улице свежий и приятный вид. Заканчивалась суббота, машин на дорогах уже практически не было, особенно это было заметно в переулках: тут днем обычно все запружено припаркованными автомобилями, а сейчас — пусто. Я люблю ночной город, он кажется мне более доброжелательным и спокойным, чем дневной — агрессивный, торопящийся, шумный. В такую погоду, как сегодня, можно вообще потерять счет времени — просто идти вперед по улице, не задумываясь о конечной точке этого путешествия. Что я и сделала.

Почему-то именно сейчас мне захотелось тотального одиночества и движения — простого движения вперед без цели, без конечной точки. К счастью, я догадалась надеть удобные спортивные ботинки, и теперь мне было тепло и легко одновременно. Поглубже засунув руки в карманы короткой дубленой куртки, я пошла по Новокузнецкой, свернула в переулок и вышла на Пятницкую, в район станции метро. Там, как всегда, оказалось шумновато: толпа молодежи стучала в барабаны, пила пиво и оглушительно хохотала, радуясь чему-то. Я уже не помню, была ли такой… Кажется, мы развлекались несколько иначе или мне с высоты прожитых лет так кажется? Наверное, все молодые одинаковы.

Пройдя дальше, я завернула в кофейню и купила большой стакан кофе, хотя никогда не понимала, как можно пить на ходу, да еще из картона или пластика. Но сегодня все шло как-то по-другому, даже привычки вдруг стали мне изменять. Но кофе, к моему глубокому удивлению, оказался горячим и вкусным. С этим новым ощущением я и продолжила свой путь, пока не оказалась на мосту. Внизу текла река, в которой отражались огни украшенной к Новому году набережной, и темная вода тоже казалась праздничной. Видимо, это только у меня не было этого настроения. Допив кофе, я пошла в сторону собора Василия Блаженного. Помнится, именно там, на площади, мы раньше часто встречались с Мельниковым. Как-то совсем некстати он мне вспомнился… Может, позвонить? Я уже почти вынула из кармана телефон, как вдруг рука сама, совершенно непроизвольно, опустилась обратно, пальцы разжались, и плоский тяжелый прямоугольник мобильного упал на прежнее место. У меня возникло такое чувство, будто я сижу в пустой комнате, в которой две двери. На одной написано: «Не входить», а на другой — «Не выходить». И я не знаю, что мне делать, как выбраться. Тупик.