Марина Крамер - Я не ангел

— Бабушка! Оставь эти чертовы манеры! Объясни по-человечески!

— Не кричи, — поморщилась она и села в кресло напротив. Нас теперь разделял огромный круглый стол, покрытый белой вышитой скатертью. — Разумеется, он был у сына. Еще бы — такое горе…

У меня заболело где-то глубоко внутри, так сильно, как от удара.

— Что… о чем ты говоришь? — с трудом выговорила я. — Какой… сын… какое горе?

Бабушка смерила меня строгим взглядом, вздохнула и сказала:

— Эх, Варвара-Варвара… А ведь я предупреждала тебя — не выходи замуж, если нет любви, всю жизнь будешь мучиться. Но ты же упрямая! И себе, и ему жизнь испортила. Давно бы разошлись, и у него наладилось бы, и ты, глядишь, нашла бы человека по себе. А так… Ребенок сиротой остался — как теперь быть?

— Бабушка! — взмолилась я. — Бабушка, о чем ты говоришь, какой ребенок? При чем тут Светик?

— Правильно говорят, что ты в чужих делах только умная, а в своей семье дальше длинного носа не видишь. Сын у Святослава от Иришки остался, семь лет мальчику.

— Что?!

— А вот что слышала.

Ну и бабка… Мало того что это она подсунула Светику эту Косолапову, так еще все знала про Светиковы шашни за моей спиной, про ребенка — и молчала. Молчала! Нет, ну каковы мои близкие, а? Врагов не надо! Муж гулял и делился подробностями с моей собственной бабушкой, а та покрывала его… Ощущение было такое, как будто я собиралась стать Владычицей морскою, а судьба сунула мне под нос банку кильки в томате и записку присовокупила: «Владей!» Ужасно…

Я залпом выпила остывший чай и, еле ворочая языком, проговорила:

— Вот не думала, что родная бабушка меня так шарахнет. Как же ты могла?

Она снова вздохнула, но в этом вздохе я не услышала ни раскаяния, ни даже сочувствия к себе:

— Смогла. Несправедливо лишать человека того, о чем он мечтал всю жизнь. Святослав слишком порядочный, чтобы уйти от тебя, потому что поклялся любить и беречь. Но ведь он тоже живой человек, ему тепла хотелось. А ты, Варенька, не обижайся, но… Какая из тебя женщина? Ты адвокат, юрист — и на этом все. В мозгу кодексы разные да калькулятор, я и Святославу об этом говорила.

Да, родные люди умеют делать больно, знают, в какое место бить, чтобы наверняка. Но как теперь мне-то быть? Что делать дальше? Бабушка словно подслушала, или у меня на лице все отразилось.

— А ничего не поделаешь, Варя. Светик тебя не бросит, не оставит. Но и сыну тоже помогать будет. Макар очень хороший мальчик.

— Ты даже имя знаешь?

— Я и его самого хорошо знаю. Святослав водил меня на концерт, в котором Макарушка участвовал. Мы после чай вместе пили.

Определенно бабушка настроилась свести меня с ума… И так спокойно, буднично рассказывает о том, что мой муж приводит внебрачного сына к ней, в тот дом, где я выросла… Я осиротела во второй раз после смерти папы. От бабушки не ждала такого предательства. Стало так тошно, что хоть плачь. Но я не сделала этого. Больше она не увидит, как я плачу.

К моему удивлению, бабушка даже не поднялась из-за стола, когда я выбежала в коридор и стала лихорадочно хватать с вешалки шарф и куртку. Ладно, хорошо… но ноги моей больше в этом доме не будет! Дверь я закрыла аккуратно, не хлопнула со всей силы, хотя соблазн был. Нет. Прошлое осталось там, за этой обитой вишневым деревом дверью, и незачем его тревожить резкими звуками.

— Ты занят?

— Варя? Что случилось? С тобой все в порядке?

— Ты не ответил.

— Нет, если ты скажешь, где находишься, я приеду.

— Я на лавке сижу, на Патриарших прудах. — Я назвала номер дома и попросила: — Только, пожалуйста, поторопись, ладно?

Я знала, что он приедет, примчится — как ему не примчаться, если я позвонила? Мне нужно что-то, чтобы отвлечь себя от произошедшего, что-то по-настоящему сильное, то, что может свести с ума и заставить забыть, вычеркнуть из памяти этот день.

Мельников вышел из машины и бросился ко мне прямо через грязные комья подтаявшего снега и маленькие голые кустики, торчавшие из-под них:

— Варя! С тобой все в порядке? Что случилось?

— Ты повторяешься, — улыбнулась я, смахивая внезапно выкатившуюся слезинку.

— А ты так и не ответила, — он сел рядом и притянул меня к себе, — ох и напугала!

— Ты беспокоился?

— Конечно!

Руки Мельникова крепко прижали меня к холодной коже пижонской куртки, и я вдруг поняла, что не хочу выбираться из этих объятий, потому что мне в них хорошо и спокойно.

— Поедем куда-нибудь, — попросила я хриплым голосом.

— Если не будешь задавать лишних вопросов, то поедем, — улыбнулся Мельников и помог мне подняться со скамейки.

Я вообще не собиралась задавать вопросов — ни лишних, ни по существу. Мне хотелось молчать и подчиняться, следовать за ним и вообще ни о чем не думать. Наверное, в таком состоянии меня можно было склонить к чему угодно, но я страшно боялась, что оно исчезнет, это состояние, и на смену ему вернутся мой всегдашний прагматизм и осторожность. И это испортит все. Я не хочу ни о чем думать, мне нужно оказаться в вакууме, где не будет никаких мыслей. Муж и бабушка предали меня, и я не могу об этом думать, иначе сойду с ума от боли.

Кирилл привез меня в небольшой отельчик совсем недалеко от моего собственного дома, быстро снял номер с окнами на набережную, и мы остались вдвоем возле большой кровати. Совершенно без намеков…

— Кира, задерни шторы, — попросила я и потянулась к замку куртки, но он взял мою руку и сжал:

— Нет. Стой и не шевелись, я сам.

Темно-вишневые шторы на окне давали приличное затемнение, да и на улице уже смеркалось. Кирилл сбросил куртку, остался в бежевом свитере и черных джинсах и шагнул ко мне:

— Надеюсь, ты не исчезнешь?

— Ты же запер дверь.

— Не помню, чтобы тебя это останавливало, — пробормотал он, целуя меня в шею, — но сегодня я тебя не отпущу.

— Я никуда не уйду, Кира. Я буду с тобой столько, сколько ты захочешь.

— Скажи, что я не ослышался, — попросил Кирилл, не отрываясь от меня и пытаясь справиться с замком моей куртки.

— Ты не ослышался. Я могу остаться здесь так надолго, как ты скажешь.

— У тебя завтра нет дел?

— Это неважно. Не хочу ни о чем… и не спрашивай больше, ладно? Ничего нет вокруг, только мы…

— Ты сошла с ума, Варька!

Властный и одновременно нежный, Мельников всегда был моим идеалом в постели, никого лучше я не знала. Это было как раз то, чего не хватало мне все время, то, в чем я отчаянно нуждалась.

— Тебе было хорошо? — вдруг спросил он, откатываясь на бок, и этим едва не испортил все.

Мне кажется, что если я еще хоть раз услышу от мужчины в постели фразу: «Тебе было хорошо со мной?» — то просто разорвусь от злости или разорву автора цитаты. Откуда в них, особенно таких внешне уверенных и самодовольных, эта ужасная, отвратительная закомплексованность? Почему они всякий раз ищут подтверждения своей сексуальной состоятельности? Как же это противно…