Майкл Коннелли - Пятый свидетель

Ферлонг без сучка без задоринки сдал экзамен судье и прокурору, на все вопросы ответив правильно и представив себя как богобоязненного, трудолюбивого человека широких взглядов, приверженца консервативных ценностей. Когда настала моя очередь, я задал ему несколько общих вопросов, а потом выстрелил в упор. Мне нужно было создать впечатление, что он для меня всего лишь приемлемый кандидат, поэтому я спросил, считает ли он, что люди, перестающие платить ипотечные взносы, заслуживают осуждения, или допускает, что у кого-то из них может быть законная причина, вынуждающая их на такой шаг. С типично южной гнусавостью он ответил, что все дела разные и было бы неправильно делать какие бы то ни было обобщения насчет людей, попавших в подобную ситуацию.

Еще несколько минут и несколько вопросов — и Фриман проштамповала его карточку, я тоже нарочито безразлично согласился. Ферлонг стал присяжным. Теперь оставалось лишь надеяться, что его семейная история не вскроется. В противном случае он вылетит из жюри как пробка из бутылки.

Поступил ли я неэтично, нарушил ли правила, не сообщив суду о тайне Ферлонга? По ходу жизни значимость того, кто и что формирует твою непосредственную семью, меняется. В биографии Ферлонга было сказано, что он женат и имеет малолетнего сына. Теперь именно жена и сын составляли его непосредственную семью. Насколько можно было догадаться, его отец скорее всего уже умер. Вопрос в анкете звучал так: «Имели ли вы или ближайшие члены вашей семьи отношение к изъятию дома за неуплату по ипотеке?» В нем не было слова «когда-нибудь».

Таким образом, это была та самая «серая зона», и я не чувствовал себя обязанным помогать обвинению, указывая, что в вопросе опущено важное слово. У Фриман имелся тот же самый список, и в ее распоряжении были все возможности окружной прокуратуры и полицейского управления Лос-Анджелеса. Не моя вина, если ни в одном из департаментов не оказалось такого же умника, как мой дознаватель. Пусть ищут сами. Не найдут — их просчет.

Я смотрел на Ферлонга, пока Фриман перечисляла краеугольные камни своего обвинения: орудие убийства, свидетельница, кровь на туфле подсудимой, история ее протестной деятельности против банка. Он сидел, упершись локтями в подлокотники и сложив пальцы пирамидкой возле рта, — словно прятал лицо, поглядывая на Фриман поверх сложенных рук. Эта его поза убедила меня в том, что я не ошибся. Он действительно был моей палочкой-выручалочкой.

Перейдя к краткому изложению того, как все улики, складываясь воедино, приводят к заключению о «виновности вне разумных оснований для сомнения», Фриман начала выдыхаться. Было очевидно, что, повинуясь безапелляционному решению судьи ограничить регламент выступлений сторон, сокращения она делала именно в этом месте своей речи. Она знала, что сумеет связать все концы в заключительном слове, поэтому, до поры опустив многие из них, перешла к заключению.

— Дамы и господа, слушайтесь своего сердца, — сказала она. — Следите за уликами, и они приведут вас, без сомнения, к Лайзе Треммел. Она лишила жизни Митчелла Бондуранта. Она отняла у него все. И теперь наступило время свершить правосудие.

Поблагодарив присяжных за внимание, она села на место. Настал мой черед. Я опустил руки под стол, чтобы проверить, застегнута ли молния. Стоит один раз случиться такому, что вы предстанете перед жюри с расстегнутой ширинкой, и вы всю жизнь будете следить за тем, чтобы это не случилось снова.

Я встал и занял ту же позицию, что и Фриман — в центре «колодца», — стараясь не подать виду, что мои травмы все еще дают о себе знать.

— Дамы и господа, я хотел бы начать с представлений. Я Майкл Холлер, адвокат подсудимой. Мой долг — защищать Лайзу Треммел от очень, как вы слышали, серьезных обвинений. Наша конституция гарантирует каждому гражданину этой страны, обвиняемому в каком бы то ни было преступлении, право на самые разнообразные формы активной защиты, и именно это будет моей задачей на протяжении данного процесса. Если, исполняя свой долг, я буду порой раздражать кого-то из вас, прошу заранее извинить меня. Но прошу вас также помнить: отношение ко мне никоим образом не должно отражаться на Лайзе.

Повернувшись к столу защиты, я поднял обе руки, как бы приветствуя вступление Лайзы в судебный процесс.

— Лайза, встаньте, пожалуйста, на минуту.

Лайза встала, слегка развернувшись в сторону присяжных и медленно обведя взглядом все двенадцать лиц. Она выглядела решительной и отнюдь не сломленной — как я ей велел.

— А это Лайза Треммел, подсудимая, в виновности которой мисс Фриман желает вас убедить. Ее рост пять футов три дюйма, вес сто девять фунтов, она школьная учительница. Благодарю вас, Лайза. Можете сесть.

Треммел села, а я снова повернулся лицом к присяжным и продолжил, скользя взглядом по их лицам:

— Мы согласны с мисс Фриман в том, что это преступление жестокое и хладнокровное. Никто не имел права лишать жизни Митчелла Бондуранта, и тот, кто это сделал, должен предстать перед лицом правосудия. Но никогда не следует спешить с окончательными выводами. А именно это, как мы докажем, в данном случае произошло. Те, кто расследовал это дело, увидели лишь то, что находилось вблизи и что легко укладывалось в их версию. Они не увидели всей панорамы событий и упустили настоящего убийцу.

У меня за спиной раздался голос Фриман:

— Ваша честь, разрешите нам подойти для короткого совещания.

Перри нахмурился, но сделал знак подойти. Я проследовал за Фриман к торцу судейского стола, уже сформулировав ответ на ее вполне предсказуемый протест. Судья задернул звукопоглощающую шторку, чтобы присяжные не услышали того, что не предназначалось для их ушей, и мы сгрудились у края стола.

— Судья, — начала Фриман, — мне очень неприятно прерывать вступительное слово коллеги, но оно отнюдь не похоже на вступительное слово. Защита намерена доказать с помощью улик предположения, которыми хочет нас здесь ошеломить, или просто собирается в общих чертах рассуждать о некоем таинственном убийце, которого все остальные не заметили?

Судья взглядом велел мне отвечать. Я посмотрел на часы и сказал:

— Судья, протест на протест. Не прошло и пяти минут, как я начал свое выступление, ограниченное получасом, а прокурор уже возражает, поскольку я ничего не выложил пока на стол. Послушайте, она просто хочет выставить меня в неблагоприятном свете перед присяжными, и я прошу, чтобы вы отвергли этот ее протест и не позволяли ей впредь прерывать меня.

— Думаю, он прав, мисс Фриман, — сказал судья. — Слишком рано для протестов. Я буду считать ваше возражение подвешенным и в случае необходимости сам приму меры. Возвращайтесь за свой стол и сидите смирно.