Анна Шахова - Тайна силиконовой души

– Нет, я не пойду в машину… – ее ужасали воспоминания о «вояже» в тот жуткий деревянный дом.

– Но ведь гроза, дождь, – будто в подтверждение Ивановых слов над головой бабахнуло, и Олька, вздрогнув, потрусила к джипу Матвеева, оставив сумки посреди тротуара.

– Пусть дверь будет открыта! – пискнула она, присев полубоком и свесив ногу на подножку.

– Да-да-да… Так давайте поразмышляем вместе – где Семен может находиться? Вот просто любые идеи, подряд! – Матвеев, тяжело дыша, уселся за руль, стал приглаживать вздыбленные мокрые волосы. Просящие интонации из его голоса куда-то испарились, зазвенели профессиональные нотки дознавателя.

– Да, может, он продал кому-нибудь эту икону. Ну, не за миллион, а за тысячи, – разумно сказала Олька и скисла от этой мысли: Матвееву удалось-таки превратить тетку в союзницу.

– Вряд ли. Он не дурак. Не дурак?

– Ну, не дурак, – вяло поддакнула Олька.

– За копейки продавать иконку не будет. А хорошего покупателя, его еще найти нужно! – Матвеев будто сам себя уговаривал.

– Ну, он знает православных батюшек. Может, на приход куда-нибудь, или в монастырь продал. Скорее всего, в хороший монастырь. Там и с деньгами посвободнее бывает, и вообще они любят редкости. Паломников привлекать.

Эта малахольная оказалась совсем не такой идиоткой, какой представлялась. Впрочем, Матвеев еще в репьевской избе понял, что она выбрала единственно возможный для себя образ, чтобы хоть как-то выживать. Все-таки баба уродилась не без дебиловатости, и непыльная работенка ей не светила. А со шваброй управляться не больно-то, видать, хотелось этой любительнице горошков и крапушек.

Олька, почувствовав себя наконец в безопасности, прикрыла дверь и, скользнув рукой по коленке Матвеева, загнусила противным детским голоском, который выворачивал все нутро Ивана:

– А ты женат, ми-иленький? Есть у тебя де-еточки? Или один живешь, без ла-аски?

Матвеев дернулся и чуть было не сорвался. Но приказал себе: «Терпи, казак, атаманом будешь»…

– Оль, – заговорил он деловито. – Давай дело сделаем, а потом и с нежностями разберемся.

Олька расплылась в уродливой улыбке, открыв мелкие хищные зубки.

– Ну? Куда мог отправиться Сенька после приюта «Веры»?

– Да никуда он не отправлялся, я думаю… У бомжей ведь все территории поделены. На выставке ему показываться опасно – это ясно. По электричкам и канализационным люкам ныкаться? Нет… Он от такого отвык. Я же говорила тогда вам всем – комнату он снимает в Отрадном. У бабки одной глухой.

– Да был я там сто раз! Что он – дурак? Не понимает, что мы его можем там ждать?

– Ну, значит, и в храм к своему батюшке икону не потащит. Вот и выходит, что у монастыря его тамошнего надо искать, ну, где приют. Если он уже туда икону не пристроил, – сказала Олька уверенно, решительно покивав головой.

– Ты про Голоднинский монастырь? – вытаращился Иван на Ольку.

– Я не знаю, как он называется. Но монастырь там рядом есть большой. О нем и Иннокентий Аристархович мне рассказывал. Когда меня не ласкал, он все про духовное говорил. Про иконы и обители. Сла-авный старичок… – Олька плотоядно разулыбалась.

– Ну что ж, Оленька… Можно попробовать взять этого Динамика. Опасно, конечно, – Матвеев закачал головой. – Ладно! Жди меня дома. Телефон твой есть, так что… – Иван в нетерпении давал понять, что на сегодня дела у них окончены.

– Да ты обманешь меня, – замурлыкала Олька и ближе придвинулась к «подельнику». – Я не такая дура. Сейчас вот жильцам своим позвоню, они тебя и… проконтролируют. – Олька достала телефон из кармана, но тут почувствовала на виске что-то отвратительно холодное и неживое.

– Так, юродивая. Спрыгнула из моей машины и почапала домой. Молча. – Матвеев убрал от виска «это» и продемонстрировал Косой маленький черный пистолет. Олька выскочила из машины и, прихватив сумки, потрусила к подъезду, с яростью оглядываясь на джип Матвеева и даже, кажется, посылая в его адрес проклятия. Впрочем, все это Иван видел неотчетливо в сумерках и дожде, заводя мотор. Когда его машина перевалила через «лежачего полицейского» и завернула в арку, от Олькиного подъезда отъехала незаметная серенькая машина, какой-то старенький «фордик». Правда, моторчик у автомобильчика оказался форсированный. Машина следовала за Иваном до Голоднинского шоссе, а там немного поотстала – водитель понял, куда Матвеев направляется.

Спустя три часа, после посещения оперативниками жены Матвеева, машину Ивана объявили в розыск, но к тому времени она уже стояла в гараже «Приюта Веры, Надежды, Любови», расположенного в пятнадцати километрах от Голоднинского монастыря.

Люша успела вымокнуть, пока стучала в дверь хибарки Дорофеича. И стучала, и звала, и снова стучала. Нет! Храп, неясное бормотание, скрип пружин. Как можно не слышать? Скоро небось всех в башне паломнической на ноги поднимет. Решив уже расположиться в машине (не привыкать, в самом деле), лягнула дверь ногой с досады. Раздался кашель, скрип и нечленораздельные, но угадываемые «крепкие» слова. «Ага, значит, не всегда замещать лексику получается. Привычка – вторая натура», – подумала Люша и уверенно постучала в дверь.

– Кого? Зачем тама? – что-то в расслабленном голосе, заплетающейся речи Дорофеича насторожило Люшу.

Дверь с грохотом растворилась, и перед паломницей предстал всклокоченный, в измятой рубахе до колен, босой (Люша старалась не смотреть на ступни-культи) и пьяный сторож.

– Вали отсюдова! Тута монашки! Там-та…

– Дорофеич, это я, Иулия. Я была здесь на днях и теперь приехала на похороны. Открой, пожалуйста, калитку, я пройду в башню. – Люша старалась говорить громко и по слогам.

Дорофеич вперил свой прищуренный мутный глаз в Люшино лицо, кажется, узнал, но сильно покачнулся и рухнул бы навзничь, если бы Шатова не схватила его за рубаху. Она решительно вошла в хибарку и, усадив мужичка на топчан, осмотрелась. В тощем свете лампочки, приделанной в изголовье кровати, в глаза бросались груды пустых бутылок кагора на полу, у маленького столика.

– Сколько ж ты пьешь, мил человек?

Дорофеич всхлипнул, утерся, как водится, рукавом, запричитал:

– Второй день пошел. Замучился. Совесть, паскуда… – он зарыдал, раскачиваясь по-кликушески из стороны в сторону.

Тут Люша обратила внимание на новые презентабельные часики, сверкающие на столе в луче, падающем от лампочки. Рядом с часами лежало штук пять мобильных телефонов, двое длинных монашеских четок и какие-то мятые серые тряпицы. Они помещались на тонкой фарфоровой тарелке.

– Ты грабишь паломников?! – поразилась Люша.