Анна Шахова - Тайна силиконовой души

Благо, в воскресный день служба начиналась в девять, а не в семь, как в будни. На отпевании должен был присутствовать Витя Поплавский: дознаватели надеялись, что монастырский отравитель, сообщник Врежко, чем-нибудь выдаст себя. Полицейский «уазик» уже пыхтел у дома Быстрова, когда парочка показалась на крыльце. Светка – потупленно-виноватая, Быстров – надменно-деловитый. Только успели остановиться у ворот обители, как от калитки им навстречу бросилась маленькая женская фигурка, с выбивающимися буйными кудрями из-под черного платка. Люша, не обратив никакого внимания на подругу, стала совать Быстрову какую-то пеструю книжицу и тараторить:

– Сергей Георгиевич, это срочно. Вот что выяснила ночью у Дорофеича: убийца связана с «Приютом Веры», что тут находится, неподалеку. Я уверена – она там. Ну… может быть там.

Быстров, растерянный атакой, никак не мог взять в толк, при чем тут книжка.

– Да смотрите, это же ведь она! Ну? Разве не она? Не Арина?

Когда следователь прочел наконец название «Рускстар» и вгляделся в лицо красотки с обложки, то, ни слова не говоря, обернулся к Поплавскому, и они отошли в сторону, рассматривая буклет и что-то озабоченно обсуждая. Потом Поплавский направился в монастырь, а Быстров, коротко переговорив по мобильному телефону, пошел в сторожку Дорофеича. Подруги, растерянно ожидающие перед монастырскими вратами, будто перестали существовать для него.

– Ну, и чего? – спросила строго Люша у Светки.

– Я поняла наконец, что ЭТО такое. Правда… Только с ним почувствовала. – Светке хотелось скорее вылить на подругу все то, что переполняло ее.

Твердолобая подруга отмахнулась от новоявленной «Джульетты»:

– Что с убийцей, я не поняла? Они не собираются ехать в приют? Это же не терпит отлагательства!

– Люша! Сергей настолько профессиональный и умный, что сам разберется, что и когда делать. – Светлана обиделась и за свои чувства, и за реноме своего возлюбленного.

Анализируя в дальнейшем все происшедшее, Быстров казнил себя за невнимательность к свидетельнице Шатовой. Более того, он был благодарен ей за смекалку, чутье, помощь, но… он просто не поговорил с ней. Почему-то Быстров чувствовал себя с Люшей неуютно. Она напоминала ему Женьку, только в блондинистом варианте – активная, умная, красивая, уверенная. Словом, Быстров проигнорировал добровольную помощницу, пообщался с Дорофеичем, потом «выдернул» из храма мать Нину, которая уже поднималась на хоры по винтовой лестнице, так как пела вторым голосом. Монашка коротко и толково рассказала Сергею, как ехать в «Приют Веры, Надежды, Любови», дала телефон руководителя Николая Михайловича Жарова, охарактеризовав его как выдающегося человека. Неоднозначного, но глубоко верующего, сильного и делового. Человека трудной судьбы и больших дарований. «Миллионщиком на производстве икон (отличных, надо сказать) стал и содержит целый приют – деревню, населенную болящими алкоголиками и наркоманами», – поведала мать Нина. Все это определенно смутило Быстрова: миллионы на иконках, поселение наркоманов, связь Жарова с «Рускстаром». Следователь по телефону отправил Митрохина на разведку в приют, попросив начальство, чтобы группа захвата была наготове на всякий пожарный. Дима придумал себе «алкоголическую» легенду. Он успел за полчаса все вызнать по Интернету про приют и по дороге примерял на себя биографию родного дядьки по матери, который замерз-таки от пьянки в сугробе. Так что правдивые излияния для православных «анонимных алкоголиков» у оперуполномоченного имелись. К тому же Митрохин не светился на выставке – и это было плюсом – если в приюте и находились сообщники Ариадны, они бы не узнали в Митрохине «мента».

Поплавский разместился на хорах: с трехметровой высоты глаз охватывал весь храм. Быстров держался вблизи Светланы, за которую беспокоился вследствие толчеи («притрется сзади вон такой, как у входа, с бульдожьей мордой, и вонзит в спину что-нибудь из арсенала Жидяры). Впрочем, Сергей Георгиевич, благо рост позволял, успевал замечать все, что происходило в храме, запоминал лица, жесты, оценивал взгляды, словом, работал, не давая себе права эмоционального участия в отпевании трех убиенных, гробы которых со вчерашнего дня стояли посреди собора. На службе и отпевании присутствовали насельницы из другого, ближайшего к Голоднинскому, монастыря. Таким образом, сестринский хор увеличился вдвое – на узком балконе едва помещалось шестнадцать певчих. Почувствовав чей-то взгляд сверху, Быстров поднял голову и увидел сестру Галину. Она стояла, потупив взор, ближе всех к регентующей Наде. Да-да, руководить в такой ответственный день сводным хором матушка назначила юную послушницу. Надо сказать, та прекрасно справлялась со своей миссией, и хор звучал как слаженный, безупречно настроенный инструмент. Галина же пела первым голосом, «вела» партию, как первая скрипка в оркестре. Инокиня за дни, проведенные в Оптиной, похудела, посуровела и утихла, что ли: ни решительности, ни вызовающего отчаяния, которое почувствовал Быстров в их первую встречу. Огромные черные глаза выражали только смирение и покорность. Она была погружена в свои собственные мысли и чувства. Инокиня будто шла на поправку после тяжелой горячечной болезни.

Колокол возвестил о начале Литургии. Большинство насельниц находились в храме с раннего молебна. Правый придел будто наполнился высящимися над толпой траурными свечами – черными фигурами монахинь. Неподвижные, отрешенные, сестры полностью сосредоточились на молитве, которая являлась не только духовным, но и зримым, тяжелым физическим деянием: поклоны, пот, слезы. Собор наполнился богомольцами. Многие специально приехали издалека, чтобы проститься с усопшими: подходя к гробам, кланялись, утирая слезы. Некоторые клали по три земных поклона. Лица убиенных монахинь были закрыты, как положено, «наличниками» – черными тканевыми квадратами с вышитыми крестами. Лицо Татьяны с венчиком на лбу казалось благостным и умиротворенным, будто ей вправду открылось там, за пределом земных страстей и невзгод, покойное, радостное бытие.

У гроба матери Калистраты, в изголовье, сидела изможденная, с землистым лицом ее мама, которую отпустили на похороны из больницы – «скорая» дежурила у церкви. С другой стороны гроба стоял крупный мужчина с мясистым красным лицом в темных очках. Он мусолил в руках толстую незажженную свечу – на пальцах посверкивали широкие перстни. К мужчине жалась худая высокая девушка, также скрывавшая глаза за очками.

– Бывший муж Калистраты с новой женой, – шепнула Светка Люше, подбородком указывая на мужчину в очках. Подруги держались ближе к выходу, чтобы не привлекать к себе внимания.