Уильям Рихтер - Очи черные

– Эй, – окликнул он их. – Так ты, значит, ее дочь? Валли, да?

С минуту Валли и Тэвин смотрели на мужчину, выпучив глаза, – эти слова застали их врасплох, – а потом поднялись с порога и подошли к нему. Валли изо всех сил старалась соответствовать будничному тону этого человека.

– Да, привет, – сказала она. – Мама говорила мне о вас, но я не могу вспомнить вашего имени. Простите…

Он только отмахнулся от ее извинений.

– Ради бога, не важно. Я – Фил. Как мама? Я ее на этой неделе не видел. Мне не хватает ее музыки.

– Все нормально, – ответила Валли. – Просто у нее много дел.

Фил понимающе кивнул.

– Пошли, – сказал он, приглашая ее в свой домик. – Я вам кое-что покажу.

Фил открыл дверь в свою студию и включил свет, с потолка свисали шесть больших ламп, создававших в комнате мягкое, ровное освещение. Валли и Тэвин, еще не успевшие опомниться от такого неожиданного поворота событий, прошли внутрь, в хорошо оборудованную художественную студию с большим мольбертом по центру. На стенах на специальных досках были кнопками прикреплены сотни карандашных набросков, свободного места не было вообще, новые наброски крепились прямо поверх старых. Фил осмотрел стены, подумал и наконец подошел к стене и снял несколько рисунков. В глубине, под верхними рисунками он нашел два или три карандашных портрета девочки лет восьми или девяти, смотрящей прямо на зрителя глубокими черными глазами. Валли.

– Видишь? – сказал Фил. – Я тебя сразу узнал. У тебя прекрасные, загадочные глаза, Валли. Мечта художника.

– Ой, спасибо. Подождите… – Мысли путались в голове. – Фил. Мы когда-нибудь…

– Встречались? Да нет. Твоя мама принесла мне несколько фотографий, и я рисовал по ним.

– А.

– Так, значит, ты маму ждешь?

– Да, – ответила Валли. – Она задерживается, так что мы тут просто сидим. Ой, простите… Фил, это мой друг Тэвин.

– Привет, Тэвин, – сказал Фил, и они пожали друг другу руки. – Ну, черт, вы бы просто стучались ко мне, да и все. Чего тут мерзнуть…

Фил выдвинул ящик стола и в огромной куче всевозможных вещей отыскал ключи на брелоке в виде статуи Свободы. Он вышел из домика, и Валли с Тэвином последовали за ним. Он подошел к двери домика № 27, открыл оба замка и толкнул дверь. Фил вошел внутрь и включил свет – здесь на потолке висели такие же светильники, как и в его студии.

– Мне надо бежать, – сказал Фил, пропуская Валли и Тэвина внутрь, – очень приятно было наконец познакомиться с тобой, Валли, и с тобой тоже, Тэвин.

– Большое вам спасибо, – ответила Валли и, едва сдерживая восторг, пожала ему руку.

Валли закрыла за Филом дверь и осмотрела комнату. Она очень отличалась от студии Фила и женщины-скульптора: здесь не было нагромождения художественных объектов, обстановку домика № 27 можно было назвать спартанской, основным предметом интерьера здесь был кабинетный рояль, стоявший посреди комнаты, полированный, черный, с надписью золотыми буквами «Steinway & Sons». Валли с минуту рассматривала инструмент, затем медленно подошла и села за рояль. Осторожно, робко подняла она крышку рояля и сыграла гамму. Инструмент был идеально настроен.

– Она музыкант, – сказал Тэвин.

– Была, там, дома, – ответила Валли грустно. – Доктор Рейнер мне рассказывала.

– А вот и ты, – сказал Тэвин, указывая в угол комнаты.

В углу стояла узкая кровать, покрытая тяжелым шерстяным одеялом, с двумя подушками. На стене над кроватью висел написанный маслом портрет Валли в восемь или девять лет, очевидно, работы соседа Фила, созданной по тем эскизам, что он показывал. Портрет был выполнен просто, без какой бы то ни было стилизации, но с акцентом на некоторых чертах Валли – четко очерченных скулах и черных глазах. Фил сделал глаза чуть покрасневшими, что придавало портрету необычайную жизненность.

– Вот это да, – сказал Тэвин.

Валли узнала себя, но была поражена выражением грусти и гнева, ярко показанным на портрете. Глаза девочки смотрели укоризненно.

– Неужели это я? – спросила она.

Тэвин видел, что Валли взволнована.

– Она прекрасна, Валли. Как и ты.

Валли отвернулась от портрета и принялась рассматривать комнату. Других предметов здесь было лишь два: металлический шкафчик с двумя ящиками и рядом – уничтожитель бумаг, а также простой деревянный платяной шкаф. Сначала Валли открыла ящики шкафчика – они не были заперты – и просмотрела лежащие там документы: это были счета за пользование студией, а также выписки из нескольких банковских счетов. Счета были на очень крупные суммы, всего около трехсот тысяч долларов. Все документы были на имя Эллен и Кирстен Уитни.

– Эллен Уитни, – сказала Валли вслух. – Кирстен Уитни.

Тэвин смотрел через плечо Валли, как та перебирает документы с финансовыми отчетами за много лет.

– Тебе знакомы эти имена?

– Нет.

– Одно из них, наверное, ее псевдоним, – сказал Тэвин. – А другое – твой, точно. У твоей матери есть псевдоним, и логично, что она придумала такой же и для тебя. Так что это все и твое тоже. Вот как она хотела сделать.

Валли подошла к гардеробу с зеркалом на дверце, открыла его и осмотрела содержимое. Там лежали два небольших одинаковых черных чемодана, с ручкой и на колесиках, такого размера, какие можно брать с собой в самолет и класть на багажную полку. На чемоданах стояли две пары новых черных кожаных ботинок. Ботинки были дорогой скандинавской марки, Валли видела такие на распродаже в хорошем манхэттенском обувном магазине, это были самые удобные ботинки из всех возможных, стильные, но такие же практичные, как солдатские сапоги.

Валли взяла ботинки и обнаружила, что одна пара тридцать восьмого размера – самого распространенного женского, а вторая тридцать девятого – размера Валли. Она сняла свои ботинки и примерила новые. Идеально. Валли осмотрела одежду, висящую на плечиках. Там было всего несколько вещей: два теплых шерстяных темно-синих пальто средней длины, два серых кашемировых свитера, четыре пары новых джинсов, несколько простых футболок без воротника, белых и темно-серых. В выдвижном ящике лежало женское нижнее белье черного цвета, несколько пар колготок и шерстяных носков, идеально подходящих к ботинкам. Все было совершенно новое, ни разу не надетое, все среднего размера, как раз для Валли.

– Что ты тут видишь, Тэв? – спросила Валли.

– Это убежище, – ответил Тэвин. – И отправной пункт для… чего угодно. Чтобы сбежать.

– На случай, если все будет плохо, – согласилась Валли. – Если никакие меры предосторожности не сработают и опасность будет близка.

Валли поняла, что это убежище, где все готово для того, чтобы мать и дочь, воссоединившись после долгих лет разлуки, могли отправиться в путь. Наконец вместе. Валли позволила себе на секунду вообразить это, и мысль эта была так прекрасна, но… что-то мешало. Грусть? Почему? Ответ возник сразу. Она представила себе Клер, одинокую и всеми брошенную. Это было по-настоящему печально – Валли терпеть этого не могла, – ее возмущало вмешательство Клер, возмущало чувство, что Валли ей обязана.