Лайза Баллантайн - Виновный

— И кто же я тогда, парень с работы? — подмигнув, спросил Дэниел.

Она развеселилась и допила свой бокал.

— Нет. — Ее глаза застенчиво блеснули, — ты очаровательный адвокат с северным акцентом.

Ему показалось, что она покраснела, но это могло быть и из-за пива.

— Как поживает твой джорди?

— Р-распрекрасненько, — дурачась, выдавила она.

Он посмеялся над тем, как ее лондонский выговор сражался с согласными. Это было больше похоже на скауз. [27] Ливерпульский диалект и жители Ливерпуля.

— Я рад, что ты взялась за это дело, — тихо сказал он, на этот раз без улыбки.

— Я тоже.

— Ах, ну разве перед тобой устоишь! Хорошо, я возьму дюжину, — сказала Джен Уилкс.

Отсчитывая ей сдачу, Дэниел чувствовал на себе улыбку Минни. Пару недель назад миссис Уилкс сделала ему выговор за то, что он сквернословил в ее кондитерской. А сейчас она была всем довольна, взяла яйца и вышла. Дэниел принялся считать выручку в банке из-под мороженого. Тридцать три фунта пятьдесят пенсов.

Минни снова ему улыбнулась, и это было для него как очищение. Он до сих пор заглаживал свою вину.

— Ты просто создан для моей палатки, — сказала Минни. — Умеешь уболтать покупателя. Всего три часа, как мы здесь, и уже такая выручка. Вот что, если мы к концу дня будем в прибыли, ты получишь комиссионные.

— Как это?

— Ну, если мы заработаем больше, скажем, ста двадцати пяти фунтов, ты получишь свою долю.

Дэниел перевел дыхание и улыбнулся.

— Ты нравишься покупателям, значит достоин вознаграждения. Это потому, что ты красавчик. Только посмотри на Джен: она прямо растаяла. Обычно из нее даже улыбки не выжмешь.

Порыв ветра загнул вывеску, на которой было написано: «Ферма Флинн — свежие продукты». Дэниел выпрямил ее и повернулся к Минни, оттягивая вниз рукава:

— Она мне не нравится.

— С чего вдруг? — поинтересовалась Минни, сосредоточенно записывая, сколько чего продано, в блокнот. — Миссис Уилкс мухи не обидит.

— Она рассказывает про тебя плохое. — Дэниел сунул руку в карман и поднял глаза на Минни. — Ты бы ее слышала. Она сплетничает у себя в кондитерской.

— Пфф, да пусть себе болтает, раз ей так хочется.

— Они все болтают. Во всех магазинах, и ребята в школе… Все говорят, что ты ведьма и что ты убила своего мужа и дочку…

Лицо Минни вдруг обмякло, как тесто, став словно неживое. Щеки набрякли больше обычного. Она на глазах постарела.

— Джен говорит, что ты летаешь на метле и все такое и что Блиц — твой родственник.

Услышав это, Минни разразилась утробным смехом, от которого даже оступилась. Чтобы удержать равновесие, она одной рукой ухватилась за живот, а другой — оперлась на стол. И взъерошила Дэниелу волосы.

— Они просто дразнят тебя. Разве ты не понял?

Дэниел пожал плечами и вытер нос рукавом.

— Не знаю. Значит, ты не убивала мужа кочергой?

— Нет, лапушка, не убивала. Некоторые обожают драмы и начинают плести небылицы только потому, что в обычной жизни все слишком пресно.

Дэниел посмотрел на Минни. Она дышала себе на ладони и топала ногами. Теперь ее запах его успокаивал, хотя он и не понимал почему. В нем зарождалось доверие к ней, которое тут же сносило ветром, и он снова начинал сомневаться.

Сотрудница социальной службы подтвердила, что он больше не сможет видеться с матерью. После убийства курицы он еще дважды убегал в Ньюкасл, чтобы найти мать, несмотря ни на что, но в ее старой квартире уже поселились другие люди. Он расспрашивал соседей, но никто не знал, куда она уехала. Тот мужчина, с которым он разговаривал после пожара, сказал, что, скорее всего, она умерла.

Триша, социальный работник, сообщила Минни, что Дэниел стоит в списке на усыновление и что все может «сложиться в любой момент». Теперь, когда нависла угроза очередного нового дома, Дэниелу начала нравиться ферма, и он старался хорошо себя вести. Триша сказала, что ему позволят связаться с матерью, если он, конечно, захочет, когда ему исполнится восемнадцать, но до тех пор никакой информации о ней он не получит.

— Как же тогда умерли твой муж с дочкой? — спросил Дэниел, поднимая на Минни глаза и облизывая пересохшие от холода губы.

Избегая его взгляда, она сделала вид, что поглощена сначала выпрямлением палатки, потом запахиванием пальто. Наконец она посмотрела на него. Дэниел подумал, что глаза в ней — самое твердое. Их водянистая голубизна была так не похожа на темно-карий цвет его глаз. Иногда ему было больно на нее смотреть.

— В аварии.

— Оба?

Минни кивнула.

— А как это случилось?

— Сколько тебе лет, Денни?

— Двенадцать.

— И они нелегко тебе дались, твои двенадцать лет. Я не хочу даже думать, какие ужасные вещи ты видел или делал или что тебе пришлось пережить. Знай, что ты можешь поговорить со мной обо всем, что с тобой случилось. Я не буду тебя судить. Ты можешь рассказать мне все-все. Но может быть, когда ты станешь старше, ты поймешь, что кое о чем людям говорить непросто. Может, об этом и хорошо бы поговорить, но «хорошо» не значит «легко». Возможно, и у тебя есть что-то, о чем ты сейчас говорить не хочешь… о том, что случилось с твоей мамой или еще кем-то. Ты можешь поговорить об этом со мной, но если нет, то я уважаю твое желание. Ты еще маленький мальчик, но ты уже знаешь, что такое терять близких. Знаешь лучше, чем многие другие. Я понимаю, что ты скучаешь по маме. Утраты — это часть жизни, но их не всегда легко принять. Просто знай, что всегда, когда ваша разлука станет для тебя невыносимой или тебе будет очень грустно, знай, что мне знакома твоя боль. Иногда, когда мы теряем дорогих для нас людей, мир погружается во мрак. Словно человек, которого ты любил, был маленьким фонариком, и теперь, когда он погас, стало темно. Помни, что у всех нас есть свой фонарик, наша светлая сторона, и наша грусть не означает, что мы не сможем подарить счастье, а дарить счастье — значит самому быть счастливым, вот и все…

Она сделала такой глубокий вдох, что всколыхнулись груди.

— Так или иначе, я осознала это после смерти Нормана и Делии, но я до сих пор не могу о них говорить. Надеюсь, ты понимаешь, лапушка, и тут нет ничего для тебя обидного, просто я так чувствую.

Норман и Делия. Дэниел повторил про себя их имена. И вдруг, как та убитая им курица, они встали перед ним, из плоти и крови. Делия была бледной, как фарфоровая бабочка, а Норман — черным, как кочерга, которая, по слухам, его прикончила.

Дэниел кивнул Минни и принялся перекладывать яйца.

— Он тебя обижал? — спросил Дэниел.

У него текло из носа, и он собирал соленые прозрачные сопли языком. Он снова выгнул язык над губой, но тут Минни поймала его и вытерла ему нос пользованным бумажным платком, который держала в рукаве кофты.