Лайза Баллантайн - Виновный

Ирен села за стол. Она сняла туфли и покрутила ступнями в разные стороны, глядя на Дэниела и держа бокал обеими руками.

— Денни, процесс будет грандиозным.

— Знаю — «убийца из Эйнджела». Звучит мило.

— Может быть, это осадок от прошлого года, но что-то в этом деле меня пугает.

— Я знаю, что ты имеешь в виду.

— Нам нельзя поддаваться. — Она резко встала и надела туфли. — Какой бы ни была огласка сейчас, с началом суда все станет только хуже.

Они оба одновременно потянулись за отчетом, и Дэниел случайно задел ее талию.

— Извини, — сказал он, — это твой экземпляр. Можешь оставить себе.

Она кивнула и положила бумаги в ящик стола. Дэниел повернул бронзовую дверную ручку, чувствуя ладонью ее спокойную прохладу. Из-за двери ударил многоголосый гомон вперемешку с жарой, нарушив их тихое уединение.

— Спасибо за вино, — улыбнулся Дэниел.

— Спасибо за новости.

Он посторонился, давая Ирен пройти, но она ждала его, и они снова столкнулись.

— Извини, — сказал он.

Ее волосы пахли кокосом.

В коридоре она его оставила:

— Прости, я пойду. Нужно пообщаться с народом. Труба зовет!

Дэниел смотрел, как она спускалась по лестнице, пожимая руки гостям и одаривая их белозубой улыбкой.

Он прошелся среди толпы с очередным бокалом шампанского. Здесь он знал почти каждого, по крайней мере в лицо. Когда он проходил мимо, кто-то выкрикивал его имя и хлопал по плечу, кто-то махал ему через комнату. Дэниел понял, что ни с кем не хочет общаться.

Ему показалось, что виновато слишком быстро выпитое шампанское: он вдруг почувствовал приступ клаустрофобии. Дэниел привстал на цыпочки, чтобы дать пройти двум барристерам, а потом протиснулся сквозь толпу к одному из больших кабинетов на первом этаже. Окно там было открыто, и снаружи проникала ночная прохлада. Двигаясь по направлению к нему, Дэниел застрял в группе солиситоров. Засунув руку в карман и дежурно улыбаясь шуткам, он прислушивался к курильщикам у окна.

— А ты слышал, что Ирен взялась за дело убийцы из Эйнджела?

— Это правда? То еще дело для свеженького королевского адвоката.

— Зато громкое. Олд-Бейли. Много внимания.

— Понятно, но на ее месте я бы поостерегся. Я слышал, что он не признает себя виновным. Гаденыш замаран по самую макушку, иначе и быть не может.

— У семьи денег куры не клюют. Отец — трейдер в Гонконге. Ты, случайно, не знаешь Джайлса, того, что работает в «Корнеллз»? Он знаком с отцом. Говорит, что тот вроде как в ярости, считает все это ошибкой.

— Поживем — увидим. Ирен с ними разберется.

— Они в надежных руках.

— И каких прелестных!

Собеседники расхохотались.

Дэниел откланялся. Он залпом осушил бокал и поставил его на полукруглый столик красного дерева рядом с фарфоровой вазой. Должно быть, он слишком сильно на него оперся, потому что сине-белая ваза на секунду пошатнулась, прежде чем он вернул ей устойчивость.

Он застегнул пиджак и поискал взглядом Веронику, но не нашел и решил уйти. Его охватило раздражение. Может быть, Ирен была права и он действительно устал. Он двинулся к двери, чувствуя, как кожу вдоль позвоночника щекочет капля пота.

Выйти на улицу в ночь, на прохладный ветерок было большим облегчением. Он расстегнул еще одну пуговицу на рубашке и медленно побрел к метро. Такая приятная в первый момент прохлада больше не освежала, а ночь казалась такой же вязкой и душной, как толпа, из которой он только что выбрался.

Шагая по улице, руки в карманы, он решил, что ему одиноко. В этом чувстве для него не было ничего нового, но нынче вечером он решил попробовать его на вкус — положить в рот и посмаковать. Оно оказалось удивительно кислым, как ревень из Минниного огорода.

Дэниел был рад, что поговорил с Ирен. Он вспоминал, как она поворачивалась то в одну, то в другую сторону, сидя в кресле, и как дразнила его из-за стажерки.

Обычно он не оставался подолгу без подружки. Но когда спадал первый восторг и начиналась настоящая близость, ему становилось трудно. Он не спешил рассказывать о своем прошлом и не доверял обещаниям. Ни одной своей девушке он не признался в любви, даже если любил. Многие говорили, что любят его, но он никогда по-настоящему этого не чувствовал, никогда не верил. Он подумал об Ирен и вспомнил ее крепкие прямые плечи. Вместе с ней он уже сражался, и они проиграли. Теперь их объединяли откровенность и простота. И все же, несмотря на дружбу, между ними стоял барьер профессионализма, и Дэниел даже помыслить не мог о том, чтобы его сломать.

Зайдя в метро, он прошел через турникет и встал по правую сторону эскалатора, позволяя утащить себя в городское нутро. Он думал о предстоящем процессе и о газетных заголовках, которые могли стать только хуже. Согласно прессе, Себастьян — безымянный и безликий — был порочен от природы. Мальчика считали не то что заочно виновным, а извращенным по своей сути. Презумпция невиновности была газетам неведома.

Но виновен Себастьян на самом деле или нет, волновало Дэниела меньше, чем другое: сможет ли мальчик выжить. Дэниел на полном серьезе считал, что подросток, которого они с Ирен защищали год назад, не доживет и до двадцати лет. Ему не хотелось такой же участи для Себастьяна.

Окунаясь в теплую духоту метро, Дэниел подумал о границе, которая отделяет взрослого от ребенка. С законом было все ясно: уголовная ответственность с десяти лет. Но где настоящая граница? Он снова подумал о себе в возрасте Себастьяна и о том, как близко он был к тому, чтобы оказаться в том же положении.

Торнтоны отказались везти Дэниела обратно к Минни. В три часа в воскресенье за ним приехала Триша, несмотря на то что выходные планировалось продлить, чтобы Дэниел остался в гостях до вечера понедельника.

Он смотрел, как коттедж его несостоявшихся приемных родителей уменьшается в размерах за окном машины. Вэл с Джимом быстро ушли внутрь, закрыв дверь прежде, чем Дэниел и Триша успели отъехать.

— Ты, Денни, свой самый худший враг. Это был твой шанс обрести семью. Ты знаешь, как трудно пристроить двенадцатилетнего мальчика? Очень трудно, говорю тебе, и ты поступил просто бесстыдно.

— Мне они не понравились. Я хотел вернуться к Минни.

— Ты же просто приехал на выходные. Разве трудно было три дня хорошо себя вести?

— Я хотел назад на ферму… — Денни помолчал. — Вы видели мою маму?

Триша кашлянула и свернула на Карлайл-роуд. Дэниел прислушивался к шороху колес по влажной дороге. На него нашло странное спокойствие, какое бывает после огромного напряжения. Опять проявив себя с самой плохой стороны, он пережил шок, возбуждение, выброс адреналина. Совершенный поступок одурманил его, как наркотик. Дэниел откинул голову на спинку сиденья и почувствовал, как его наполняет ленивая, жидкая безмятежность.