Ева Львова - Презумпция невиновности

Я в панике огляделась по сторонам, и взгляд мой уперся в старинный сейф. Олег это заметил и ринулся к чугунной громаде. Внимательно обследовал дверцу и разочарованно отошел в сторону.

– Заперта, падла, на кодовый замок, – сплюнул он сквозь зубы.

В этот момент я всей душой ненавидела Мешкова, придумавшего столь изощренный способ мести своему директору. Сейф стоит здесь уже бог знает сколько лет, и ни у кого не получается его открыть! А может, все же попытаться? Думай, Агата, думай! Мешков – культуролог, защищал диссертацию по автобиографии Казимира Крестовского и шифровать бы стал какую-то дату, важную для его обожаемого детища, то есть для иллюзариума. Тогда логичнее всего зашифровать день трагической гибели гуттаперчевого мальчика – по мнению музейного работника, это самое страшное для семьи Крестовских событие. Итак, мальчик погиб в Пасхальное воскресенье, и сразу же после смерти маленького гимнаста Карл Крестовский заказал картину, которую выставил в фойе иллюзариума. Картина датирована тысяча девятьсот шестнадцатым годом, значит, год гибели мальчика нам известен. Осталось вычислить, на какое число приходилась Пасха в шестнадцатом году прошлого столетия. Как известно, Пасха – праздник переходящий и зависит он от лунного календаря. Спасибо бабуле – Ида Глебовна все детство развивала мою память и достигла в этом деле поистине феноменальных результатов. Теперь стоит только задуматься о каком-либо предмете, и в голове всплывают все известные факты на заданную тему. Остается только выбрать нужный и приспособить его к делу. Итак, немецкий математик Гаусс в восемнадцатом веке предложил специальную формулу для определения дня Пасхи по григорианскому календарю. Расчет приводится по значению математических величин, где «а» – остаток от деления года на девятнадцать, «б» – остаток от деления числа года на четыре, «в» – остаток от деления числа года на семь, «г» – остаток от деления на тридцать выражения девятнадцать «а» плюс пятнадцать, «д» – остаток от деления на семь выражения два «б» плюс четыре «в» плюс шесть «г» плюс «б». Имея эти данные, мы можем вычислить нужную нам дату. Сосредоточившись, я принялась производить в уме расчеты, но Олежек не дал мне досчитать. Тронув меня за плечо, он застенчиво спросил:

– Эй, Агат, ты молишься? Помолись вслух, а то я не знаю ни одной молитвы, а сейчас, похоже, самое время.

– Помолчи минутку, – попросила я. – Может, обойдется.

– Черта лысого обойдется, – скривился Олег, замолкая.

Погрузившись в вычисления, я нашла значения переменных и приступила к финальной стадии расчетов. Итак, выражение «г» плюс «д» больше девяти, следовательно, Пасха была апрельской, а дата ее празднования равна «г» плюс «д» минус девять. Следовательно, Пасха тысяча девятьсот шестнадцатого года выпадала на одиннадцатое апреля. Догадка стоила того, чтобы потратить время на ее проверку. На все про все оставалось пять минут восемь секунд чистого времени, и последняя попытка остаться в живых, в принципе, меня ни к чему не обязывала. Получится – хорошо, нет – значит, не судьба…

– Неси чемодан, – распорядилась я, опускаясь на пол перед сейфом и набирая на циферблате 11041916.

– Зачем? – удивился Антипов, но чемодан принес.

С последней набранной цифрой бороздки в замке совпали, раздался характерный щелчок, и сейфовая дверь открылась. Опер удивленно присвистнул и, сунув внутрь руку и наскоро убедившись, что там ничего нет, аккуратно уложил на дно сейфа взрывное устройство. После чего, покрутив на замке колесики с цифрами, снова захлопнул дверь. Оставшиеся четыре минуты у нас ушли на то, чтобы вытряхнуть из самого большого шкафа инструменты, вытащить полки и укрыться в импровизированном убежище от взрывной волны.

Шарахнуло так, что из окон посыпались стекла, а нас присыпало известкой и обломками красного кирпича, из которого были сложены стены иллюзариума, но все-таки, несмотря ни на что, мы были живы.

– Ну, ты даешь, – только и смог протянуть Олег, когда мы выбрались из шкафа и ждали, пока подоспевшие спасатели снимут с петель покореженную дверь. – Откуда узнала шифр?

– Вспомнила, – важно ответила я и подмигнула Антипову.

Сотрудники «Скорой помощи», приехавшие следом за спасателями, настояли на том, чтобы нас с Олежкой отвезли в институт Склифосовского и там осмотрели специалисты, так что из иллюзариума я уезжала торжественно – с миганием и гудением. Однако ночевать я предпочла дома: за мной приехал дед и, несмотря на протесты невропатолога, заподозрившего у меня латентный шок, отвез в Управление к Хитрому Лису для дачи показаний о покушении на нашу с Антиповым жизнь.

– Ну что, мать, допрыгалась? – сверкал на меня глазами Хитрый Лис, расхаживая по кабинету. – Чуть лучшего опера мне не сгубила! Про тебя я не говорю. Если бы не Олежка, взлетела бы на воздух с иллюзариумом!

Я немного удивилась столь смелому заявлению, но спорить не стала, лишь покосилась в сторону оперативника Антипова, безучастно разглядывающего свои ногти. Ну что же, если Илья считает, что взрыв ликвидировал его оперативник, я спорить не стану. Просто помолчу, чтобы не навлекать на свою бедную голову еще больший лисицынский гнев.

– Пока ты по больничкам моталась, – пилил меня Лисицын, – Олег вернулся в Управление и разослал по Москве ориентировки на твоего клиента. Тебе не интересно, каков результат?

Я вскинула усталые глаза и взглядом спросила у Ильи, каков же?

– Между прочим, Руслана Муратова задержали, вот так-то.

– И где? – с трудом выдавила из себя я.

– Недалеко от Курского вокзала, – ликовал Хитрый Лис. – При нем оказался паспорт на имя Максима Алексеевича Мерцалова. Как тебе такой расклад?

– И что Муратов делал? – поинтересовалась я.

– Да безмятежно спал, скотина, в парадном выселенного дома, и полицейским стоило немалого труда его разбудить. Когда Руслана Гасановича доставили в ближайшее отделение полиции, он говорил совсем уж странные вещи – что не помнит, как попал на Курскую, не знает, откуда у него чужой паспорт с его фотографией, что он вообще не собирался уезжать из Москвы. Представь себе, он поехал на встречу с Варей Белоконь, которая позвонила ему на мобильник и назначила свидание на Курской. Но самое удивительное, что у Муратова хватило наглости требовать к себе адвоката, то есть тебя, Агата Львовна. Ну что, мать, не желаешь побеседовать с клиентом?

– Да нет, что-то не хочется, – шумно сглотнула я. – Ты уж сам с ним общайся. А я, пожалуй, домой поеду, если не возражаешь.

Хитрый Лис не возражал, и я покинула кабинет. Но не успела я пройти и половины коридора, как меня догнал Антипов.

– Э-э, Агата, можно тебя на пару слов?