Валерия Вербинина - Аквамариновое танго

– Что это? – вяло спросила Ева, кивая на книги, которые Амалия принесла с собой.

– Я подумала, что они, может быть, пригодятся кому-нибудь в вашем ордене. В приюте недавно умер один профессор… он был знатоком японского, это его книги. Наследники сказали, что им книги на японском ни к чему, а я вспомнила, что у вашего ордена есть миссия в Японии…

– И вы пришли сюда ради этого? – Бледные губы Евы вновь исказило подобие улыбки.

– Не только. Я хотела поговорить с вами об одной женщине, которую вы, может быть, знали. – Амалия увидела, как колюче блеснули глаза Евы, и, не давая ей времени возразить, быстро сказала: – Речь идет о Лили Понс.

– Ах, – сказала Ева с совершенно неподражаемой интонацией. Только актриса – очень хорошая актриса, подумала Амалия, могла вложить в этот коротенький возглас столько оттенков: иронию и грусть, разочарование и жалость. – Боюсь, сударыня, что вы зря потратили свое драгоценное время. Я плохо знала Лили Понс… и потом, я последний человек, к которому вам стоило бы обратиться.

– Почему?

Ева вздохнула, и Амалия увидела, как на бледные щеки ее собеседницы вернулось некое подобие румянца.

– Потому что я терпеть ее не могла. Я знаю, это не по-христиански – говорить такие вещи, но… – Она повела худым плечом. – Это правда.

Амалия поняла, что ее задача осложняется. Безусловно, тут было замешано что-то личное, поэтому следовало действовать особенно осторожно. Конечно, можно было найти еще кого-нибудь, кто знал Лили Понс и мог рассказать, что за человек она была, но это заняло бы некоторое время, а Амалию томило предчувствие, что как раз времени ей может и не хватить.

– Вы знаете, как она умерла?

– Ну… да.

– Скажите, вас не удивило, что она покончила с собой?

В черных глазах впервые с начала разговора блеснули искорки интереса.

– Собственно говоря… А почему вы спрашиваете?

– Судя по всему, некто сейчас избавляется от людей, которые находились с ней в одном доме, когда она умерла. И мне хотелось бы разобраться, в чем там дело.

– Думаете, ее убили?

– Не исключено.

Ева тяжело вздохнула и прикрыла глаза рукой.

– Скажите мне, только честно, – внезапно проговорила она, убирая руку. – Что вы станете думать обо мне, если я вам скажу, что когда я узнала о смерти Лили Понс, то пошла и купила шампанского?

– Я подумаю, что она, наверное, причинила вам большое зло, которое вы не смогли простить.

– И вы не станете меня осуждать?

– Нет, если вы не участвовали в ее убийстве.

– Этого не было, – медленно проговорила Ева. – Но если вам интересно, никто из тех, кто близко знал Лили, не поверил в официальную версию.

– Что она покончила с собой?

– Да. Понимаете, она была из тех людей, которые пойдут по чужим головам ради достижения своих целей. Но покончить с собой – никогда. Для этого она слишком себя любила.

– Однако у нее все же была весомая причина: смерть сына, гибель мужа…

– Это не ее сын.

– То есть как? – изумилась Амалия.

– Обыкновенно. Муж Лили хотел ребенка, но у нее ничего не получилось. Тогда она взяла в дом свою сводную сестру, напоила ее однажды и подложила мужу в постель. Да еще потом хвасталась, как ловко все устроила…

– Сестра – это Жанна Понс?

– Да, по-моему, так ее звали. Когда она родила сына, Робер и Лили сразу же его забрали, а Жанну выставили из дома. Как они оформили бумаги, я не знаю, но мне говорили, что ребенка представили сыном Лили, чтобы Жанне ничего не светило, если бы она пошла в суд…

– Скажите, Ева, я правильно понимаю, что поступки вроде этого были вполне в духе Лили?

Ева мрачно посмотрела на нее.

– Боюсь, что вы понимаете все совершенно правильно, сударыня. – В ее голосе зазвенели дерзкие нотки. – Видите ли, Лили считала, что имеет право делать что угодно, если это каким-то образом приносит ей пользу. С ней никто не дружил – я хочу сказать, из женщин, а кто по глупости подружился, потом сильно об этом сожалел.

– Как вы?

– Нет, мы никогда не были подругами. Но…

– Она помешала вам быть с кем-то счастливой?

– Можете не подбирать слова, – уже холодно промолвила Ева. – Она уводила у меня любовников, несколько раз. Она меня ненавидела, потому что была в те годы всего лишь начинающей певичкой. Весь ее репертуар тогда – несколько дурацких песенок: «Фиалки под снегом», «Мой Париж», «Габриэль в лесу», «История одной любви»… негусто, да? Она пыталась играть в театре, а я тогда была уже звездой, и меня называли «королевой бульваров» [4]. Чтобы отомстить, Лили стала распускать сплетни, что я уже старуха и у меня выпадают зубы… что у меня вставная челюсть, что я облысела и ношу парик… и все в таком же духе. А однажды…

– Продолжайте, – попросила Амалия, видя, что Ева умолкла.

– Я никогда не смогу этого доказать, – ответила та, горько кривя рот. – Но я уверена, что это ее рук дело. Однажды на репетиции на меня упала часть декорации. Я получила серьезную травму головы и некоторое время находилась между жизнью и смертью. До этого у меня были длинные волосы, но после травмы причесывать их стало невыносимо тяжело, голова все время болела… И я остригла волосы.

– Так появилась знаменитая короткая прическа Евы Ларжильер?

– Да, вот так возникает мода, – усмехнулась Ева. – Лили в той оперетте была моей дублершей. Если бы со мной что-нибудь случилось, она бы получила мою роль… и я помню, что видела, как она нежничала с одним из рабочих, которые устанавливали декорации. И это не мои фантазии, поверьте. Директор театра был моим другом, и когда со мной случилось несчастье, он сразу же выгнал Лили и ее приятеля. Сам выгнал, я его ни о чем не просила – мне было в те дни слишком плохо. Значит, он получил какие-то доказательства того, что все случилось неспроста, он был не из тех, кто довольствуется слухами…

– Словом, Лили была скорее из тех людей, которые готовы убить ради своих целей кого-нибудь другого, но не себя?

– Нет, – решительно сказала Ева, – сама она не стала бы мараться. А вот подбить кого-нибудь на убийство, а потом отойти в сторону и делать изумленное лицо – это вполне в ее духе. Уверена, если бы я умерла тогда, она бы пришла на мои похороны с самыми дорогими цветами и лила бы слезы больше всех. – В ее голосе зазвенело ожесточение. – А теперь у меня постоянно болит голова, особенно когда меняется погода. И еще в Тунисе я заболела лихорадкой, которая мучает меня до сих пор.

– Я уверена, вы поправитесь, – мягко сказала Амалия. – Просто нужно время.

– Никогда у меня ничего не выходило, – пробормотала Ева, не слушая ее. – Ничего, ничего! Я была плохой актрисой и стала плохой монахиней. Хотите знать правду, почему меня приняли в орден? Потому что им были нужны мои деньги, чтобы строить школы, чтобы сделать ремонт в монастыре… А еще – это ведь такая реклама! Сама Ева Ларжильер, грешница, пришла к ним каяться… Объясните мне, почему актриса должна быть большей грешницей, чем жена чиновника? И их лица… Они все время говорят о любви, но сами никого не любят. Несколько дней назад мне было так плохо, я думала, что вот-вот умру, а мать-настоятельница стояла и смотрела на меня так, словно я была на сцене… и на лице у нее было написано, что она мне не верит. Доктор сказал, что я словно из тюля сделана и могу умереть… та травма головы может в любой момент закончиться кровоизлиянием в мозг… и я молю бога, чтобы смерть наступила быстро. Это же ужасно, если я буду парализована и останусь жить, как растение, сколько мучений… боже мой, сколько мучений…