Елена Котова - Третье яблоко Ньютона

Месяц спустя Мэтью снова сидел в самолете, который теперь летел не на запад, а на восток, назад к Варе. Опять накопилось много материала, настала пора забивать последние сваи в конструкцию защиты. Как и по дороге с востока на запад, Мэтью раскрыл «Мастера и Маргариту». В Лондоне не хватило времени и эмоциональных сил прочесть этот фантастический во всех смыслах роман. Там он по уши увяз в текучке. Крутился целыми днями с другим своим клиентом, пакистанцем, который ввозил в Англию картошку по подложным накладным. Пакистанец был труслив, вонюч, частенько всхлипывал на допросах и утомлял Мэтью тем, что у него на каждый чих было по сто бумажек, чеков, контрактов, счетов, которые он все норовил подсунуть полицейским, чтобы те увидели, как чисто он вел свой бизнес и как скрупулезно делал возвраты НДС. Мэтью буквально хватал пакистанца за руку, сто раз повторяя, что он, Мэтью, сначала сам должен оценить каждую из них. Бумажек было несметное количество, помощник Мэтью проверял их ночи напролет, и все время выяснялось, что все они были примитивной липой, которая сама по себе была красноречивей многих прямых улик. Лучше бы он, начисто лишенный криминального таланта, вообще не плодил бы этих «документов», не производил бы на свет голимое фуфло. От его кейса пахло пылью, мокрой мешковиной, подгнившей картошкой, еще чем-то склизким, но Мэтью любил всех своих клиентов и занимался этим кейсом, как и всеми остальными в его жизни, с отдачей и на совесть.

Ясно, что погружение в мир пыльных мешков, равно как и познание его создателя, не способствовали чтению «Мастера и Маргариты». Отравлять картофельными запахами незамутненное, чистое и прохладное, как пенящееся шампанское, удовольствие от грандиозной мистификации, поставленной сатаной на Патриарших прудах, Мэтью, естественно, претило. Он читал роман медленно, как и все, чем он истинно наслаждался, только по выходным, сидя в кресле с шампанским перед камином своего дома в Сассексе, куда капризно удирал от Грейс, привозившей к себе в Кэмден на уик-энды своих детишек. После недели картофельных запахов Мэтью только детей по выходным не хватало. Слава богу, что это право на сибаритские выходные в Сассексе он сразу и, как всегда, без лишних споров оговорил, а Грейс все понимала, за исключением лишь того, что ее дети страшно избалованны и испорчены. Так что чтение романа растянулось на целый месяц, зато постижение его эстетики, в одиночестве, перед камином, медленно и дозированно, удивительно дополняло мысли о Варе. Их он также приберегал для чистого одиночества сассекских вечеров. Мысли о Варе доставляли самое большое наслаждение, когда он откладывал «Мастера и Маргариту», утомившись насыщенным, полным событий, интенсивным миром романа, и брал с полки наугад какой-то художественный альбом. Лениво листая его, он представлял себе Варю то на канале Венеции, то на фоне английского зеленого поместья, то в наряде от Chanel предвоенной моды, а то еще как-то…

Растянувшись в кресле самолета, взявшего курс на Москву, Мэтью раскрыл роман ближе к концу. Глава двадцать пятая. О том, как Понтий Пилат пытался спасти Иуду из Кириафа. Мэтью погрузился в мир каменного, раскаленного солнцем прокураторского дворца, где Пилат пил густое красное вино с начальником тайной стражи. Страж наслаждался устрицами и вареными овощами, а Понтий Пилат ничем не наслаждался, мучаясь жестокими приступами мигрени. Разговор Пилата со стражем был скуп и многозначителен. Оба знали, что их слушают чужие уши, да и друг другу они не доверяли, а лишь рассчитывали на ум собеседника и те общие цели, что у них были. Каждый из них был достаточно искушен, чтобы не раскрывать собеседнику большего, чем совершенно необходимо для решения общих задач. Собственные оценки каждый выражал намеками и особенно взглядами, которые посылались то в небо, то в щеку собеседника, то прикрывались прищуром. Язык двух мужей службы Кесаря. Действительно ли Пилат хотел спасти Иуду или только делал вид, а на самом деле отдавал безмолвное поручение обеспечить его исчезновение, притом чтобы не осталось никаких следов его, Пилата, причастности к этому? Сие оставалось недосказанным. Правильно ли понимал Пилата начальник тайной стражи, тоже было неважно. Важно лишь, исполнил ли собеседник то, что надо было исполнить.

Мэтью читал роман в полумраке уснувшего самолета. Дочитав до конца, сам погрузился в сон, а когда открыл глаза, его самолет уже нарезал круги, заходя на посадку в Шереметьево. Рассветное апрельское небо с серо-белыми облаками и робко пробивающимся сквозь них еще по-утреннему ленивым солнцем уже раскинулось над весенней Москвой. «Надо же, как прибавился день», — подумал он. Когда он въезжал в город, было уже совсем светло, машина неслась по простору еще спящей пустынной Тверской навстречу пестрым башням, стоящим на берегу Москвы-реки. Не хватало лишь разноцветной радуги, пьющей из реки воду. Мэтью думал о судьбе Иуды.

Он выспался и не без трепета спустился в бар, куда Варя, согласно полученному от нее тексту, должна была подъехать в полдень. Одно дело — последнее утро его прошлого приезда, совсем другое — то, что будет происходить теперь. Одному богу известно, что могло свариться в голове у Вари за месяц, прошедший с той ночи, когда они преодолели все мыслимые и немыслимые условности. Мэтью одинаково не желал и забвения происшедшего, и начала ведущей в никуда дороги выстраивания или выяснения отношений. Впервые в жизни у него не было плана действий, была лишь задача не выпустить ситуацию из-под контроля, не дать ей взорвать их общие планы. Полной уверенности в успехе не было, была лишь надежда на ум собеседника и на общие цели, которые у них были. Хотя бы из инстинкта самосохранения Варя не должна мешать ему решить эту задачу.

— Right, here I am again, [44] — сказал он, поднимаясь навстречу вошедшей в белом плаще Варе, но не целуя ее, как он обычно это делал при встрече.

— Успел выспаться? Ты вовремя прилетел? У нас весна, видишь, можно уже в плаще ходить. Хорошо, что Burberry плащи делает теплыми, как раз для ранней весны в Москве. — Варя оживленно тарахтела, размещая на диване свои вечные сумки.

— Сегодня ехал по городу, было совершенно светло. Проезжал удивительно красивое бледно-зеленое классическое здание, примерно конца ХIХ века. По правую руку от меня, стояло чуть в глубине и опоясывало площадь. С белыми элементами. Что это? В прошлые приезды я его не видел, было темно.

— Это здание Белорусского вокзала.

— У меня особое отношение к архитектуре вокзалов.

— Да, ты говорил.

— А ты как? Выглядишь, как всегда, чу́дно. Кстати, белый плащ тебе идет.

— Весна. Солнца много, капель и оттепель, и я чувствую, что хочу танцевать.