Анна Малышева - Суфлер

Уже в метро она спохватилась, что не взяла у Маргариты номер мобильного телефона. «Я ее привязала к мастерской, и придется ей сидеть в неведении, когда я вернусь!» Впрочем, беспокойство было неоправданным – задерживаться художница нигде не предполагала, все ее путешествие в больницу и обратно заняло бы примерно столько времени, на сколько она и отпросилась у Маргариты.

Затем Александра поймала себя на странности, когда вышла через две станции и отправилась к переходу на кольцевую линию. Она как-то вяло спросила себя, зачем делает такой маневр, ведь ближе и проще было бы проехать еще пару станций и затем уж пересесть на свою ветку. «А здесь две пересадки…»

В следующий миг, ступив на лестницу, Александра поняла, что едет на «Смоленскую». И это решение она приняла еще в палате, прощаясь с Эрделем, так и не сообщившим ей ни одной значимой детали. «Не в моих правилах оставлять вопросы без ответов, – говорила себе Александра, дивясь тому, как ловко обмануло ее подсознание, до последнего момента скрывавшее свою тактику. – А к тому же подобные вопросы. Опасные… Это как на авось протереть картину растворителем, не проверив толщину слоя лака, мазок, не попробовав состав, – вдруг да повезет и все само собой устроится лучшим образом? Опыт показывает, что на авось мне никогда не везет! А уж на этот раз рисковать подавно нельзя! Хотя Эрдель и темнил, речь идет о жизни и смерти, это я поняла!»

На «Смоленской», как всегда в часы пик, кипела толчея. Выбравшись наверх, переведя дух и остановившись в начале Арбата, Александра изучила клочок бумаги с адресом, продиктованным Татьяной. Переулок оказался ей знаком лишь по названию, она в нем не бывала, хотя поблизости проживали многие ее знакомые. Здесь же, по соседству, располагались магазины и салоны, с которыми Александре приходилось иметь дело. Здесь (при этом воспоминании у нее болезненно сжалось сердце) работал когда-то салон Альбины, ее единственной по-настоящему близкой подруги, умершей в марте этого года. Правда, салон закрылся уже давно, но художница не могла без волнения проходить этими переулками, где было так много пережито, совершено и еще больше оставлено – в том числе, неосуществленных благих намерений.

«Невозможно вот так взять и вломиться в дом, где лежит тяжелобольной человек. – Пройдя сотню метров и остановившись под навесом магазина, женщина повертела в пальцах клочок бумаги, не решаясь двинуться дальше. Нужный переулок был за углом. – Сперва позвонить бы… Но если наотрез запретят приходить? Если даже поговорить будет невозможно? Что ж, неужели мне вернуться ни с чем?»

Она понимала, что, скорее всего, исход телефонной беседы будет неутешительным. «Кто я для них? Незнакомка, не могущая назвать сколько-нибудь веского повода для встречи… Я сама остереглась бы пустить к близкому человеку, больному, непонятно кого! Но что делать? Если прямо пойду туда, они, может, и впустят меня, от неожиданности. Всего один бы вопрос задать!»

Каким будет вопрос, она в точности еще не знала, полагаясь, как всегда, на вдохновение, обычно выручавшее в пиковых ситуациях. Что представляет собой старинная знакомая Эрделя? Не испугает ли ее внезапный визит? От этого зависело все. Александра сунула записку в карман, адрес она уже затвердила наизусть. «Пойду!»

Дом, возле которого она остановилась, был двухподъездный, уродливый, серый. Застройка времен конструктивизма, заместившая либо снесенный старинный особняк, либо пустырь или садик между двумя зданиями девятнадцатого века. Александра мельком вспомнила о подруге, знавшей все и вся касательно сноса и застройки в московском центре. «Катя знала бы точно, что тут было раньше, назвала бы с лету. Но и она бы мне не помогла попасть к Тихоновой! И все-таки Катя многих знает. В том числе тех, кого не знаю я. Почему было не позвонить сперва ближайшим знакомым, не спросить совета? Может, меня бы сюда и рекомендовали…»

Художница трусила ужасно, хотя и не желала себе в этом признаться. На двери подъезда, где обнаружилась табличка с номером нужной квартиры, красовалась исцарапанная панель домофона с обожженными и стертыми кнопками. Александра без особой надежды нажала две нужные, затем «вызов»… Молчаливый домофон был мертв. Потянув на себя дверь, она легко открыла ее и ступила в темный и душный, остро пахнущий крысами и подвальными испарениями подъезд.

Ей было не привыкать к темным подъездам. Александра настолько обвыклась в своем выморочном дому, что ощущала себя неуютно в светлых, прибранных помещениях. В сумраке она видела неплохо. Кроме того, подъезд все-таки был слегка освещен, площадкой выше горела слабенькая лампочка.

Не понравилось ей и заставило остановиться другое. Александра услышала над собой голоса, причем мужские. Трусихой она себя не считала, но и рисковать напрасно тоже не желала. Дом, где обитала она сама, хотя и вовсе не был оснащен ни домофоном, ни иным средством защиты от вторжения незнакомцев, бродяги, наркоманы и прочие асоциальные элементы не посещали. Это всем казалось удивительным, но тому было простейшее объяснение. Марья Семеновна, негласно признанная и грозная староста подъезда, нещадно отражала любые попытки вторжения. Никто, независимо от звания, достатка и внешнего вида, не мог чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока бдительный цербер не учинит строгий допрос: к кому пришел гость, что делает на лестнице и почему бы ему, собственно, не подождать друга на улице? Гости Александры, впервые сталкивавшиеся со старухой, жаловались художнице на ее произвол и грубость. Те, кто уже имел счастье и случай познакомиться с Марьей Семеновной, уважали ее. В характере старухи было столько же стали, как и в ее жутковатой кащеевой улыбке.

Александра стояла, притаившись, и слушала разговор двух мужчин на площадке второго этажа. Видеть ее они не могли, а того, что открылась и вновь затворилась дверь подъезда, явно не заметили, так были поглощены беседой.

– Так что ты решил, ну? – настойчиво, даже агрессивно и явно уже не впервые спрашивал один. По голосу Александра безошибочно определила, что мужчина нетрезв.

Собеседник ответил не сразу. До художницы донеслось шарканье подошв по полу, затем скрип колесика неисправной зажигалки. Только потом прозвучал ленивый и негромкий голос. Александре пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова:

– Пока мать не согласна, ничего не будет. Что ты горячку порешь!

– Ты сам знаешь что! – яростно ответил импульсивный собеседник. – Как будто впервые слышишь? Мне деньги нужны были вчера!

– Это твои проблемы, не мои, – по-прежнему хладнокровно ответил второй.

– Не расплачусь – начнутся общие проблемы! Придется мне продавать свою долю квартиры, что ты тогда запоешь?!