Анна Малышева - Суфлер

– Что там у них?

– Нормально… Они договорились…

– Я ничего не знаю. – Татьяна отрицательно замотала головой. – И знать не желаю. Если бы я представляла себе, чем все обернется, ни на что бы не посмотрела, заставила бы его уехать в санаторий месяц назад! А к этим его дружкам не подпустила бы и на выстрел! Одного, слава богу, уже нет, вторая в больнице – вы знаете? Может, на этот раз между ними все будет кончено?!

Александра не возражала, не пыталась утихомирить гнев распалившейся женщины. Она понимала, что та протестовала против неведомой силы, отнимавшей у нее любовь и внимание мужа, против невидимой угрозы, несущей болезнь и смерть. Художница, никогда не имевшая семьи, тем не менее остро чувствовала настроение, которое сейчас владело женой Эрделя, быть может, потому, что сама отчасти ему поддалась. Их дружба с антикваром отошла на второй план и сейчас не стоила ничего. Ее роль во всем случившемся была ничтожной. Если бы план Петра удался, она стала бы пешкой в руках изготовителей фальшивок, пешкой ничтожной и бесправной, а вскоре, возможно, их жертвой. Но план сорвался, и вся награда, которую она получила, – это возвращение домой, к прежней жизни.

Стоило Александре вспомнить о том, что ее ожидало там, как сердце болезненно сжалось и заныло от ужаса. Художница вытащила из кармана куртки часы с оторванным ремешком и убедилась, что до полудня осталось несколько минут. Вынула телефон – ни одного пропущенного вызова. Марья Семеновна не звонила.

– Мне срочно нужно ехать, – сказала она Татьяне, оборвав ее на полуслове. – Меня ждут!

И все убыстряя шаг, торопливо пошла к метро. Проходя мимо дома, где когда-то обитала Софья, женщина бросила взгляд на подъезд с кованым козырьком.

Обычный подъезд ничем не примечательного старинного особняка. Таких домов десятки, сотни в центре, в переулках, переплетенных, как пальцы, стиснутые в молитве. В нем не было ровным счетом ничего особенного, как не было ничего выдающегося в лице спешащего мимо прохожего, который мог оказаться как простым обывателем, так и гением или убийцей.

Дорога, в обычное время занявшая бы у нее минут сорок, растянулась на добрый час. Ноги не шли, женщина то и дело останавливалась, вдыхая сырой воздух, глядя в потемневшее небо, набухшее близким снегом, бесцельно читая вывески.

Она боялась и подумать о том, что могло произойти в ее отсутствие. «Полиция уже там? Господи, за последние три дня на моих глазах погибли двое мужчин! И если смерть первого еще можно трактовать по-разному, от убийства до несчастного случая, а то и до самоубийства, то адвокат явно был убит! Да еще и тело пропало! Чем кончится этот кошмар?!» Ей вспомнилось, что второй ключ от ее мастерской теперь находится в чужих руках. Александра никогда еще не чувствовала себя настолько беззащитной и загнанной.

«Значит, дома у меня теперь нет! Единственное жалкое пристанище – и того лишилась! Врезать новый замок? А толку? Кого это защитит… Если в дом спокойно входит убийца, а потом так же безмятежно, нагло убирает следы преступления, это уже не дом… И ведь я сама все это спровоцировала, пригласив старую подругу. Я сама виновата в том, что мне теперь некуда деться!»

И все же она шла привычной дорогой, которую могла бы пройти с закрытыми глазами, точно описывая, какой дом появляется справа или слева, сколько в нем этажей, какие на нем вывески, таблички и трещины… В котором из окон первого этажа круглый год цветет пунцовая герань, в котором имеет обыкновение день-деньской умываться пушистый кот… В Иоанно-Предтеченском женском монастыре, оставшемся у нее за спиной, ударили в колокол. Ему тут же откликнулась колокольня церкви Троицы Живоначальной.

Женщина остановилась, звон пробудил ее от летаргии, в которой пребывала душа все эти дни. Казалось, тело бродило по Москве само, без руководства разума, совершало некие действия, даже изрекало мысли и суждения. Но все это было механической видимостью настоящей жизни. Очнувшись, Александра ужаснулась собственной покорности, с которой двигалась навстречу неизвестному.

«Куда я иду? Зачем возвращаюсь? Надо бежать из Москвы. Еще не поздно! Здесь оставаться опасно… Кто сказал мне недавно, что дороже всего обходится неведение? Теперь я знаю все и вновь ничего не знаю! Но куда деваться?»

В памяти мелькали имена, лица, наполовину стертые адреса. Друзья у Александры были повсюду, по всему миру, ей бы обрадовались в самых разных уголках земли. Ее приняли бы так же бескорыстно, как она сама всегда принимала гостей, являвшихся без предупреждения. Весь мир мог стать ей убежищем… И в то же время женщина понимала, что бежать некуда. Где бы она ни скрылась, ей не уйти от вопросов, терзавших ее.

«Что с Ритой? Как умер адвокат? Имела ли она отношение к этому и куда, куда делось его тело в течение какого-то часа?!»

Остановившись наконец у подъезда своего дома, Александра малодушно порылась в карманах. Она надеялась, что пачка сигарет окажется пустой. Хороший повод вернуться на угол переулка, зайти в магазин, купить новую. Потом… Потом будет видно, но можно пройтись к метро… Осмелившись, рвануть на вокзал, в аэропорт… Что ее удерживало в городе? Она могла уехать в любой миг, скрыться без следа, как скрылась подруга.

Пачка оказалась почти полной. Сглотнув слюну, у которой был едкий вкус страха, Александра вошла в подъезд и принялась подниматься по лестнице. Переставляя отяжелевшие ноги, будто волоча надоевший груз, она доплелась до площадки второго этажа. На дверь бывшей мастерской Рустама женщина старалась не смотреть, лишь бросила косой взгляд, словно от этого ожидаемая картина могла стать привлекательнее. Но дверь выглядела невинно. Печатей на ней не появилось, она была все так же плотно прикрыта, как оставила ее Александра. Проверить, заперто ли и что происходит внутри, художница не решилась.

На третьем этаже она вновь остановилась. Внезапно пробившийся сквозь снеговые тучи солнечный луч, отфильтрованный сквозь мутное стекло окна на площадке, скользнул по двери мастерской Стаса, по чисто протертой дерматиновой обивке. За дверью ничего не было слышно.

«Стас пропадает в притоне. Но Марья Семеновна! До сих пор ни звука… Не случилось ли чего и с ней? Она свидетель… Я тоже, впрочем. Кому-то мы можем показаться подозрительными».

Борясь с желанием убежать, она постучала несколько раз, но никто не ответил. Подняв голову, Александра прислушалась к тишине верхних этажей. «Я одна во всем доме. И милиции тут, похоже, не было. – Художница наблюдала за роением тонкой пыли в солнечном луче, пытаясь себя убедить, что ее чрезвычайно занимают матовые эффекты, создаваемые игрой света. – Марья Семеновна могла сбежать. Она-то умнее меня, жизнь ее больнее била. Ну вот и моя очередь настала. Куда… куда же мне бежать?»