Екатерина Лесина - Серп языческой богини

– Он ей обещал! – Викуша протянула руки, и Родион очень нежно коснулся темных ее ладоней. – Он обещал!

– Нет, – сказал Далматов. Он стоял у стены, опираясь на стену.

– Тебе плохо? – шепотом спросила Саломея.

– Выдержу.

Плохо. И выглядит жутко. Сама она наверняка не краше.

– Он дал понять… ухаживал… Тася решила…

– Тише, милая, – Родион помог Викуше подняться и обнял. – Она всегда все за всех решала.

– Он ее ударил.

– Мне и самому хотелось.

– Нельзя бить женщин!

– Нельзя.

– Сначала ты меня…

– Прости.

– Я простила. Я все понимаю. Тебе было больно. А он – просто ударил! И я сказала, чтобы он убирался… а Таська… Таська… – Викуша уткнулась в плечо мужа. – Сказала… я виновата… нарочно… и опять… хочу лишить ее счастья. Лезу, куда не просят… Бьет – значит, любит. Бьет – значит, любит!

Вика выкрикнула это, и голос, отраженный стенами, ударил по ушам. Саломея едва не выронила пистолет.

– Мама всегда так говорила… мне говорила… бьет – значит, любит. Не правда! Сама сбежала. А он за нами. И я подумала, что навсегда… испугалась… потом он умер.

– Чудовище родило чудовище, – произнес Далматов вполголоса и выронил факел. Тот покатился, пламя фыркнуло и погасло. – Дай!

Саломея отдала пистолет. Все равно она не выстрелит в человека.

– Мама сказала, что я виновата! Он же бьет! И любит! А теперь нету… она ушла. Бросила. А он остался. Мертвый лучше живого.

– Илья, пойдем отсюда. Можешь?

Далматов кивнул.

– И Таська… Он бы ее бил. Или совсем ушел бы? Что тогда? И это все… Таська бы не успокоилась. Никто не успокоился бы… что мне оставалось?

– Убить всех, – сказал Далматов громко. – А потом устроить свадьбу и оставить счастливых новобрачных в уединенной пещере на ближайшие лет двадцать-тридцать. Так?

Слов не хватает, чтобы объяснить.

Они думают, что Викуша сошла с ума. А она просто поняла, как правильно все сделать. И разве плохо быть мертвым? Мертвым не болит – так повторяла старуха, втирая мазь в спину.

Только как рассказать?

– Отпусти… – Вика шепчет, зная, что не отпустят.

Больше никогда-никогда. Это страшно… силой… нельзя силой… заставлять.

– Тебе помогут, милая…

Родион сцепил руки за Викиной спиной. Не вывернуться.

Он найдет для нее дом и в доме закроет, как закрыли Калму, ту, которая настоящая смерть. Ей было обидно и тесно. А Викуша не станет обижаться. Она обнимет Родиона. И голову положит на плечо. Когда-то они так часами сидели. Молча. Зачем разговаривать, когда и так все понятно?

А в кармане – нож. Складной. Швейцарский. Его Викуша подарила. Родион бережет ее подарки.

Не надо было ему возвращаться…

Пальцы дотянулись до теплой рукояти. Ловись, рыбка… серебряная рыбка лезвия. Открывается со щелчком. И клинок пробивает слои ткани.

Родион меняется в лице.

Отталкивает ее. Нож остается в ране.

– Зачем? – он удивлен. Но не сердится. Хорошо, что он не сердится на Вику. А она – свободна.

Свобода длится секунды. Их хватает на то, чтобы дотянуться до серпа…

Он сам ложится в руку. И руку отводит, готовя удар. Викуша не промахнется.

Выстрел как гром.

Гремит весной. Резко. Хлестко. Рыжие молнии разрезают небо. Озеро притихает, а ели спешат склониться к земле. Ветер гонит тучи.

– Кости ломит, – жалуется старуха, перебирая кривыми пальцами фасоль. – От же ж… помру, видать, скоро…

– Я же говорил, чудовищ надо убивать. – Далматов опустил пистолет. – Единственный способ.

Вике удалось повернуться на бок. Она подтянула ноги к груди, а руки прижала к животу.

– Сами они не остановятся.

Саломея оттолкнула руку Далматова. Присев рядом с Викой, она попросила:

– Покажи. Надо остановить кровь. Чем-нибудь остановить. И перевязать. А потом мы тебя вытащим.

– Не доживет, – Родион сел с другой стороны. – Уходите.

Он держал нож, лезвие которого было в крови.

– Ну и что ты наделала, милая моя? Как мне это исправить? – Он положил нож рядом с телом. – И как мне дальше жить? Опять одному?

– Пойдем, – велел Далматов. – Ты тут не нужна.

– Не бойся. Не будет больно. Хочешь пить? Нет? Тогда закрой глаза. Спи, моя милая…

Солнце зависло над скалой, окрашивая камни желтой акварелью. И хор волков начал заупокойную молитву. Выбравшись из дыры, Далматов лег на снег. Холода он не ощущал, боли тоже. Хороший момент, который следует запомнить.

– Ты мог ее просто ранить. – Саломея стояла, обнимая себя, и дрожала не то от страха, не то от холода, не то от того и другого разом.

– Вышло так, как вышло.

– Знаешь, – задумчиво произнесла она, – мне хочется тебя пнуть.

– За что?

– За все! За… за сокровища эти! За Таську! За Вику! Если бы не ты… – Саломея встала напротив солнца. И не разглядеть лица, вообще ничего не разглядеть – черный силуэт на сине-желтом фоне.

– Она нашла бы другой повод. Ей хотелось убивать. Вот и вся причина.

– А тебе хочется убивать?

– Мне – нет. Пока.

И Саломея устала стоять. Она села рядом, хотя и в стороне. Было немного обидно, но самую малость.

– Тебя посадят. Родион…

– Попытается со мной договориться. И с тобой. Если, конечно, не помрет там. Но думаю, что не помрет. Он везучий. Я – нет. Его женушка мертва.

– И что это меняет?

– Все. – Если повернуть голову влево, то можно разглядеть высокие ботинки с исцарапанными носами и такие же исцарапанные руки с бледными пятнами мертвой кожи. – Он реалист.

Далматов оказался прав.

Ждать пришлось долго. Солнце потянулось к воде, а небо сменило наряды на алые, яркие. Холод, принесенный из пещеры, сковал руки и мысли, и Саломея вяло подумала, что еще немного и она заснет. А проснется, быть может, в собственной квартире, удивляясь такому странному яркому сновидению.

Родион появился на поверхности и сказал:

– Я думал, что вы свалили.

– Опыт показывает, что неосмотрительно оставлять нерешенные проблемы.

Далматов поднялся.

А они с Родионом чем-то похожи, и от этого неприятно. Сходство не во внешности, скорее в позе и манере держаться. Во взгляде. В тоне.

– Разумно! – Родион сунул руки в карманы. – Я могу тебя посадить. За убийство.

– Самооборона. Есть свидетель.

– Не всякому свидетелю поверят, – взгляд Родиона скользнул по Саломее. – Но предлагаю сделку.

Пауза, недолгая, правда.

– Это дело закроют. Несчастный случай…

Со смертельным исходом. Но Родиону поверят. Наверное, он точно знает, как решать подобные проблемы.

– Вы забываете о том, что были здесь. Я забываю о вашем существовании.

– Идет, – ответил Далматов. – Один нюанс.

Он указал на дыру.

– Дело, конечно, твое. Но некоторые вещи лучше не трогать. Мертвое – мертвецам.

Родион ничего не ответил.

Лодка стояла у причала. Старая, выкрашенная некогда в желтый, она поблекла за зиму. Но на лодке имелись фонарь и мотор. Воду взбивали в пену. Таял в кильватере снег.