Эдриан Маккинти - Деньги на ветер

Подавляю рвущийся наружу крик и оборачиваюсь.

Он одет в теплое пальто, но я понимаю, что под ним — полная форма. Он явился сюда как полицейский.

— Вы меня напугали. Я вас не видела, — говорю я.

Он ухмыляется, показывая жемчужные зубы, и потирает подбородок.

— Это точно.

Разглядывает мою грудь под футболкой Джека. Лезет в карман, достает сигару. Из другого кармана — «зиппо». Не стоит мне тут стоять, этим я как будто признаю свою вину. Надо уйти в дом.

— Простите, señor, но мне надо…

Он качает головой:

— Нет, тебе не надо.

— Но señor Тайрон…

— Джек меня не интересует. Я тебя искал.

Стою, кротко опустив глаза долу.

— Меня? — удивляюсь.

— Да, тебя.

— Зачем, señor? — спрашиваю я по-испански.

Он, ухмыляясь, выпускает кольцо дыма.

— Нет-нет-нет. Со мной этот номер не пройдет. С английским, я знаю, у тебя полный, порядок. А теперь веди себя как хороший щеночек и сядь вот там, — указывает на деревянный шезлонг.

Я смахиваю тонкий слой снега и сажусь. Кожей чувствую, как пропитываются холодной водой из намокшего дерева штаны Джека.

— Тебя не было в мотеле, — говорит Бригс, наклоняясь вперед и забирая у меня кочергу.

— Не было.

— В мотеле не было, я расспросил народ и сообразил, что ты должна быть здесь.

— Я что, закон нарушила?

— Ну, если шлюшничала тут, а нас с Эстебаном в долю не взяла, можно сказать, что да, нарушила. Но, кажется, ты не шлюшничала, так ведь?

Я качаю головой.

— Ну конечно, вряд ли ты шлюшничала, тебе ведь деньги не нужны.

— Не понимаю, señor.

— Это всего лишь догадка, однако что-то мне подсказывает, что тебе не так уж нужны деньги. — Он снова усмехается.

От холода я начинаю дрожать. Нет. Дело не в холоде. Пытаюсь совладать с дрожью.

— Если я ничего не нарушила, я бы пошла в дом, — говорю я.

— Ты никуда не пойдешь, пока не ответишь мне на несколько вопросов.

— Хорошо.

— «Хорошо»… Да, вижу, в тебе силен дух противоречия. Ладно. Сколько ты уже здесь? Три дня. Пора понять, что к чему. Итак, вопрос первый. Чей это город, твою мать?

— Ваш, señor.

— Мой город. Совершенно верно, черт возьми! Мой город, на хрен! Шериф — я. Я представитель государства. Я, твою мать, господь вседержитель. Это верно. У нас тут живет Том Круз, но это, твою мать, мой город. — Он говорил все громче. Лицо налилось краской.

Что-то, видимо, случилось. Что-то он узнал.

Неужели Пако разболтал про Нью-Мексико? Или федералы пришли сюда по следу? Откуда произошла утечка? Надо успокоиться. Сохранять спокойствие. Все нормально. Вспомни гаванское правило: молчать и еще раз молчать.

Шериф расстегивает пальто, садится на шезлонг рядом и, плюхнув сапог на подлокотник моего кресла, продолжает:

— Думала, тут может что-то случиться, а я не узнаю. Так? Ошибаешься, señorita. От Малибу до Потной Спины и до самого гребаного Вейля я знаю, что происходит. У меня работа такая — знать. Понимаешь?

— Да, señor.

— Последний раз я пребывал в неведении во время Первой войны в заливе. Мы думали, будет вторжение, а на деле оказалась ложная атака. С тех пор меня никто так не проводил. Никто, и уж, разумеется, не какая-нибудь мексиканская потаскуха, слишком гордая, чтобы на нас путанить. Чего ты, твою мать, так гордишься? Небось замуж за Джека собралась? Залететь от него надумала? Так или не так, твою мать? Или тебе больше по душе шантаж? И залететь, и шантажировать одновременно?

Другой начищенный кожаный сапог со стуком опускается на подлокотник шезлонга, на котором, сжавшись, сижу я. Шериф скрещивает ноги и сверлит меня взглядом.

Спокойно, говорю я себе. Он ничего точно не знает. Только надеется узнать. Может, что-то у него на тебя и есть, но вся правда ему неизвестна. Пока.

— Нет ответа? — рычит он.

— Не понимаю, что вы хотите услышать в ответ, señor.

— Ах, ты не понимаешь! Что болтают в этом вашем мексиканском мотеле?

Брызги слюны летят с губ. Он зол не на шутку. Теперь мне становится страшно. Боюсь я не столько пистолета, сколько его огромных кулаков. Чтобы отправить меня на тот свет, достаточно будет двух ударов.

Снова перед глазами всплывает образ нагого тела, желтого, синеватого, расплывающегося, вместо лица — голый череп, вместо глаз — скопление личинок. Это я лежу в мягкой коричневой земле под старыми, узловатыми деревьями, забытая, навсегда потерянная для близких.

Он поневоле делает паузу, чтобы отдышаться.

— Ну! — требует он, искоса глядя на меня.

Надо что-то отвечать.

— Но я не понимаю, о чем вы говорите, — честно признаюсь я.

— Не знаешь, о чем я говорю? А я думаю, знаешь, твою мать! Я так думаю, кое у кого язык без костей, а ты и намылилась заработать побольше долларов. Есть шанс хапнуть вполне прилично. Верно? Зачем зарабатывать минетами, когда можно срубить несколько миллионов?

Что бы я сейчас ни сказала, будет только хуже.

Он выжидает.

— Может, вы мне скажете, что я сделала не так?

Он кивает, с размаху ударяет кулаком по ладони, встает и заходит мне за спину. Я смотрю прямо перед собой. Не оглядывайся, чудовища и не будет. Верно, пап?

Мимо по улице проезжает машина. У дома Круза садится вертолет.

Он, конечно, не может убить меня прямо здесь. Слишком много останется свидетелей.

Чувствую его дыхание у себя на щеке.

— Ты была в городе, в автосервисе на Пёрл-стрит. Задавала вопросы. Об аварии, случившейся в прошлом мае.

Могилка. Деревья.

Твою мать! Надо было задобрить Джексона.

Первое правило Гектора: в полицейской работе главное дело — забота об информаторах. Но где взять столько денег при зарплате в тридцать долларов в месяц? Большая часть моих сбережений ушла на койота, перевозившего нас через границу. И кроме того, Джексон рассказал мне о тебе, почему бы ему не рассказать тебе обо мне?

И вот… Вашу мать…

Ничего не говорить. Не отрицать, просто молчать, и все.

Бригс делает глубокий вдох, долгий выдох. Сливки, кофе, табак.

— Так зачем нашей мисс Никто знать о мертвом мексиканце? Ты кто такая, Мария? Шантажистка? Авантюристка? Журналистка под видом уборщицы? Что тебе до этой аварии, сеньорита Икс?

Пальцами в перчатке, как пинцетом, он прищипывает кожу сзади на моей шее и начинает выкручивать.

Боль. Кошмарная боль. Он приподнимает меня с кресла.

— Вот так покрутить, и тебя парализует, — ласково говорит он.

Или это мне только кажется? От боли я его едва слышу.

Пробую ударить его по рукам. Дергаю ногами, кричу:

— Отпустите!

— Говори, сучка, говори, расскажи все. Зачем ходила в авторемонт? Эстебан велел? Что ему надо знать?

Он натягивает кожу так, что у меня искры сыплются из глаз, я начинаю отключаться.

Одна секунда, две, чернота.

Он разжимает пальцы. Голова свешивается на грудь.