Эдриан Маккинти - Деньги на ветер

— Скажи мне правду.

— Это и есть правда.

— Джек мне сказал, что за рулем был ты.

— Это ложь. Это ложь, которую мы вместе придумали, — говорит он.

Глаза у него закрываются.

Но вот он поднимает веки. Белки красные. Глаза усталые. Что-то в них такое… Непохоже на уловку отчаявшегося человека. Это… похоже на истину.

— Джек был в Калифорнии, — пробую я снова.

— Джек был в Фэрвью.

— Нет.

Зубы у него стучат. Губы посинели. Зрачки расширены.

— Он участвовал в кастинге… какой-то серьезный фильм, г-главная роль… Всех завернули, оставались т-только Джек и еще один парень. И тут Дэвид Пресс — он агент Джека — с-сообщил ему, что Джек не прошел. Взяли кого-то д-другого. Джек начал пить, п-полетел в Вейль. Вернулся, разыскивал меня. Я б-был в Денвере. Он пошел в бар, какие-то ребята угостили его, купили ему выпивку, всего-то п-пару пива… Он все равно сел за руль — решил, что сам д-доедет домой. Джек и сбил того чувака.

— Нет, — шепчу я. Но это лишь слово. Правду я чувствую на слух.

А хуже всего, что на самом-то деле я и так все это время понимала, кто убийца.

Вот только…

Юкилиса было легко ненавидеть. А Джек мне нравился.

Через минуту перекрестного допроса я уже знаю всю печальную историю: Юкилис возвращается из Денвера, находит Джека, видит, в каком состоянии машина, видит кровь на капоте. Ждет появления полиции. Но полиция не является. Допустим, это олень, думает Юкилис. Или собака. Или если — в худшем случае — человек, то свидетелей не было. Он не паникует. Подходит к ситуации творчески. Везет Джека в Вейль, фрахтует там самолет, который посреди ночи приземляется в Лос-Анджелесе. Лимузин отвозит Джека в реабилитационный центр «Надежда» в Малибу. Юкилис намеренно дает утечку информации — пробалтывается журналистам, что Джек провел в центре два дня и что дела у него идут хорошо.

В общем, я, как говорится, не того похоронила.

«Может, я и поторопился произвести тебя в детективы», — сказал Гектор.

Точно. Поторопился.

Я судорожно соображаю. Погоди-ка минутку. Ты виноват уж хотя бы в том, что прикрывал Джека. Пособничество после совершения преступления.

— Ты отвез его в реабилитационный центр, и все?

— Да.

— Но ты же подкупил полицию.

— Нет. Это уже потом. Шериф Бригс как-то п-пронюхал. Срубил с нас пятьдесят косых.

— Пятьдесят тысяч долларов?

— Д-да, пятьдесят. Сущие гроши. П-повезло, что так мало взял. Он… взял даже не себе.

— То есть?

— Внес в п-полицейский благотворительный фонд.

Пятьдесят тысяч за мертвого мексиканца. Пятьдесят тысяч — вот сколько стоит жизнь моего отца.

Да, это страшное оскорбление. Но… но недостаточное, чтобы убить Юкилиса.

Для меня — недостаточное.

— Э, нет, — говорю я себе. — Нет-нет-нет.

— Что с-собираешься делать? — спрашивает он.

— Твою мать! — кричу я и кладу пистолет на лед.

Собираюсь тебя, ублюдок, вытаскивать. Спасти тебя собираюсь.

— Расставь руки, — приказываю ему.

Тут начинает сказываться гипотермия. Глаза останавливаются. Сигарета обжигает ему кожу, но он не замечает.

— Mierde! Я же спасти тебя пытаюсь, мать твою!

Становлюсь перед ним на колени, пытаюсь ухватить его под мышки, вытащить на лед.

Мне не справиться.

Пробую снова.

Хлопоча рядом с Юкилисом, я не замечаю у себя за спиной на холме Джека Тайрона, помощников шерифа Крофорда и Клейна, а также самого Бригса, который вылезает из черного полицейского «кадиллака». Я не слышу, что шериф говорит о кнопке на домашнем телефоне Юкилиса, вызывающей полицию, о джи-пи-эс-маячке в его БМВ. Не вижу я, как они осматривают машину Юкилиса, как идут от нее по следам к озеру. Не вижу, как, услышав мой крик, все удивленно смотрят в нашу сторону.

Камера наезжает на главного, шерифа Бригса. Он в ярости. Он ликует. В руках у него винтовка. Как у Джона Уэйна, короля вестерна, в конце всех этих американских фильмов: раз он здесь со своей семимиллиметровой, значит, теперь справедливость восторжествует.

— Пошли, ребята! — кричит он, и все они бегут среди деревьев к замерзшему озеру.

Бригс видит, что я пытаюсь вытащить Юкилиса из проруби, но не может знать, что я передумала, что пытаюсь спасти его. Вероятно, он считает, что я наношу жертве coup de grace. [22] Последний удар, прекращающий муки побежденного (фр.).

А может быть, ему все равно, что я делаю.

Он снимает с плеча скорострельную винтовку для охоты на лося — седьмой калибр, оптический придел ручной регулировки. Такой прицел рассчитан на стрельбу с расстояния сто метров, я нахожусь немного ближе.

Целить чуть выше, думает он.

Прежде ему не приходилось стрелять в женщину. Но это его не останавливает. Он спокоен, собран, он — профессионал. Забудь, что перед тобой женщина. Мексиканская сучка! Кроме того, это твоя работа. Ничего сложного. Представь, что ты в Ираке, вытаскиваешь своих из-под огня на подступах к Басре. Считай, что ты охотишься на вепря в зарослях у Рио-Гранде или бьешь влет уток на границе штата Канзас.

Бригс ловит в оптический прицел мою голову.

Принюхивается к ветру, учитывает его скорость, направление и наводит Т-образное перекрестье прицела мне на затылок.

— Есть, — говорит он.

И в тот же миг мир для меня исчезает, как изображение с экрана выключенного телевизора…

Пуля попала мне в голову.

Лед исчез. Исчезла пустыня в Нью-Мексико. Исчез штат Колорадо. Исчез и Вайоминг. Все исчезло.

И это хорошо. Так и должно быть.

Мне не следовало тут появляться. Мое место не здесь, не в Америке — за морем. На острове в форме перекошенного рта. За лесами, за плантациями, за джунглями.

За многие, многие годы отсюда.

Лучше всего я помню запахи. Что это? Пахнет ароматной сигарой, мангровым деревом, где-то на забытой хозяйкой сковородке подгорает бекон, к общему букету примешивается и его запах.

Праздный осенний день. Школьные каникулы.

Мы ехали на поезде в Сантьяго-де-Куба. Ехать долго-долго. Сколько с собой ни бери, еда и вода все равно кончатся, а поезд знай себе идет, потом постоит и уж, кажется, никогда никуда не приедет. Большую часть пути он тащится медленнее, чем пешеход.

Мы с Рики выскакивали из последнего вагона, бежали за ним, потом запрыгивали обратно.

Дом дяди Артуро. Большой, белый, двухэтажный, это жилище сторожа полей, на которых в двадцатые годы выращивали сахарную свеклу. Дом построил служащий «Юнайтед фрут компани», а после революции тут поселился мой дядя. Мы добирались до Сантьяго, но дом находился не в городе, а в безымянной деревне у моря, где сразу за домами стеной вставали мангровые заросли. Четыре улицы, дорога и болото.

Деревенские кузины и кузены. Чуть ли не все дети в деревне — наши друзья-приятели.