Полина Дашкова - Вечная ночь

– Что? В чем дело? – Сестра встала перед ним и недоверчиво глядела сверху вниз.

– Слабость. Голова болит и кружится.

– Не жрешь ничего, вот и слабость, – заключила сестра, но все-таки взяла его руку, пощупала пульс, нахмурилась. – Ладно, пойдем в процедурную, доктор тебя посмотрит.

Марку измерили давление, оказалось очень низкое, девяносто на шестьдесят.

– Не смертельно, – заявила Филиппова, – у меня всю жизнь такое. Могу назначить вам глюкозу и витамины.

– Дело не в этом, – Марк помотал головой, и ему показалось, что она сейчас отвалится, – ваш профессор, он что-то сделал со мной. Мне из-за него так плохо.

– Что же такое он с вами сделал? – Ее губы слегка дрогнули в улыбке, наверное иронической.

– Я не понимаю. Не помню. Это было что-то вроде гипноза.

– Вполне возможно. Кирилл Петрович иногда использует гипноз. Кстати, при амнезии это дает хороший эффект.

– Да нет, нет, – он болезненно сморщился, – он гипнотизировал меня не для того, чтобы я вспомнил, а наоборот.

– То есть?

– Не знаю, как это объяснить. Вы врач, вы должны понимать такие штуки. Что он вам про меня говорил, когда я вышел?

– Ничего. О вас он все сказал в вашем присутствии. Вы боитесь, что под гипнозом вспомнили свое имя? – спросила Филиппова.

– Нет. Этого я как раз боюсь меньше всего. Наоборот, я хочу вспомнить. Объясните, почему мне так плохо?

– Муки совести, – усмехнулась Филиппова.

– Что вы имеете в виду?

– Вы опять обидели больного.

– А, вы об этом? Ну извините. Я не нарочно. Так получилось. Его положили на соседнюю койку, и он всю ночь портил воздух. Из-за этого я не мог спать.

– Какой у вас, однако, чуткий нос. Скажите, а вы, вообще, хорошо спите? Кошмары не мучают? Мальчики кровавые в глазах, и девочки…

– Вы на что-то намекаете, я не понимаю, – быстро, нервно пробормотал Марк и принялся растирать лоб. – Ольга Юрьевна, мне плохо, вы все-таки врач, вы обязаны мне помочь, хотя бы дайте таблетку от головной боли, какие мальчики, девочки?

Филиппова несколько секунд молчала и смотрела на него. Наконец спросила, очень тихо:

– Ваш псевдоним в Интернете Марк Молох?

Он перестал растирать лоб, покачнулся, ухватился за край кушетки обеими руками. Кадык задвигался, глаза часто заморгали. Руки вцепились в край кушетки так, что побелели костяшки пальцев.

– Вы не только сочиняете порнографические рассказы о том, как насилуют и убивают детей, – продолжала Филиппова своим мягким, низким, спокойным голосом, – вы еще и фильмы снимаете с участием детей. Но этого мало. Вы детьми торгуете.

Марк почувствовал, что пижамная куртка стала мокрой и прилипла к спине. Они были одни в процедурной, сестра вышла. Филиппова стояла над ним и смотрела в упор, сверху вниз. Он мысленно досчитал до десяти, облизнул пересохшие губы, поднял лицо, посмотрел ей в глаза и медленно, спокойно произнес:

– Грязная клевета. Как вам только в голову пришла подобная мерзость? Я, по-вашему, законченный подонок? Какие дети? Какой Интернет?

Филиппова как будто не услышала его, продолжала говорить:

– Женя Качалова. Ей недавно исполнилось пятнадцать лет. Вы продали ее серийному убийце. Он задушил ее в лесу, в двадцати километрах от МКАД. Вы встречались с ним, брали деньги за Женю? Ну? Клиент, который купил у вас Женю. Как он выглядел? Можете не отвечать прямо сейчас. Думайте. Если вы окажете содействие в поимке серийного убийцы, для суда это очень серьезно. Вы можете рассчитывать на более мягкий приговор, на сокращение срока.

Дверь распахнулась, появился санитар.

– Ольга Юрьевна, извините, пожалуйста, вас просили зайти в приемное отделение. Там больного привезли на «скорой».

– Да, сейчас иду. – Она наклонилась и тихо произнесла: – Думайте, Марк, думайте. Для вас это единственный шанс.

Потом повернулась к санитару:

– Вы новенький? Как вас зовут?

– Слава.

– Очень приятно. Слава, проводите, пожалуйста, этого больного в палату и дайте ему таблетку анальгина.

Старый учитель сидел за столом и писал подробные показания. Стопка листов, исписанных аккуратным учительским почерком, все росла, рука устала, а конца не было видно.

Борис Александрович больше не боялся очередного приступа. Включились какие-то неведомые внутренние резервы. Он даже не боялся, что его могут прямо отсюда, из дома, увезти в камеру предварительного заключения.

С того момента, как он узнал, что Женя убита, его не покидало чувство, будто он потерял кого-то близкого и сам во всем виноват. Надо было взять девочку за руку и отвести домой, к маме. Почему он не спросил: кто тебя там ждет? Конечно, она бы не ответила и руку бы вырвала, но вдруг нет? Если бы он с самого начала построил разговор как-то иначе, если бы не возникло между ними этой нервозной враждебности, он бы сумел ее удержать.

А что стоило раньше начать проверку сочинений? Дневник лежал у него дома. Если бы он прочитал его до встречи с девочкой, он вел бы себя совсем иначе. Как теперь входить в класс? Как смотреть на пустое место за четвертой партой у окна? Как смотреть себе в глаза в зеркале? Конечно, это он во всем виноват! Надо было сразу поднять тревогу, позвонить матери девочки, заявить в милицию. Пусть скандал, пусть что угодно, но ребенок был бы жив.

«Успокойся. Да, ты виноват. Но если ты будешь трястись от страха и стыда, никому от этого легче не станет. Не забывай, ты свидетель. Ты должен сохранять здравый рассудок, чтобы помочь следствию и не оказаться в камере в качестве подозреваемого в страшном убийстве. А настоящий убийца при этом останется на свободе», – сказал себе Борис Александрович так строго, как говорил с теми учениками, которые могли хорошо учиться, но не хотели.

Руки перестали дрожать. Даже в самой ужасной ситуации надо находить что-то позитивное.

Вот, например, теперь он точно знал, что все его подозрения относительно так называемого дяди оказались более чем справедливы. Убийца был у него дома, подкинул улики, заранее запугал.

Он очень точно просчитал все психологические реакции Бориса Александровича, нашел слабое место и обработал старого учителя весьма грамотно, по полной программе.

В голове вдруг зашелестели строки Иннокентия Анненского:

Может быть, именно стихи спасли от паники, от очередного приступа? Так ведь часто бывало раньше.

«Нет. Раньше в моей жизни ничего подобного не бывало! – одернул себя Борис Александрович. – Мне не приходилось лицом к лицу, наедине, у себя дома, сидеть и разговаривать с серийным убийцей. Мне не приходилось оказываться в роли подозреваемого по воле этого убийцы, согласно его хитрому плану. Мой страх, безусловно, входит в этот план. Значит, бояться я больше не буду».