Том Эгеланн - Разорванный круг

А вот еще один момент.

Я поймал двух рыбок, был страшно доволен собой и всю дорогу до лагеря насвистывал, держа удочку на плече. Рыбки в пластиковом пакете плохо пахли.

Когда я вернулся, в лагере никого не было.

Я приставил удочку к дереву и повесил пакет на сломанную ветку, чтобы никакая дикая кошка или медведь гризли не похитили мою добычу.

И тут вдруг.

Голос мамы из палатки: Болтунишка!

Я подошел ближе. Лес вокруг меня замер. Я стал духом, который носился, невидимый и неслышимый, вокруг палатки.

Ее голос стал чужим. В нем появилось что-то незнакомое. Неприятное. Не предназначенное для моих ушей.

Мягкое, нежное, липкое.

Из спального мешка доносилось негромкое радостное бормотание.

Я стоял на лугу в мертвой тишине. И слушал.

Мама (как вздох, почти неслышно): Ты такой милый.

Тишина.

Мама: Не сейчас.

Задорный смех.

Мама (игриво): Нет!

Тишина.

Мама: Послушай, они могут вернуться в любую минуту.

Какие-то движения.

Мама (с воркованием и повизгиванием): Ах ты!

Из глубин спального мешка раздалось рычание дикого зверя.

Мама (со смехом): Ты совсем рехнулся!

Пауза.

Воркование.

Тишина, полная звуков. Ветер в деревьях. Далекий шум горной речки. Птицы.

Мой голос, тонкий, слабый: Мама?

Очень долго все тихо.

Потом в палатке зашелестела открывающаяся молния. Трюгве выкарабкался наружу и осмотрелся. Увидев меня, он сладко потянулся и зевнул:

— Уже вернулся?

— Я поймал двух рыбок. Мама здесь?

— Двух? О боже! Больших?

Я снял пакет с дерева и показал их.

— Мама здесь?

— Сейчас нет. Пойдем почистим их?

Он взял меня за руку. Раньше он никогда этого не делал. Я помедлил.

— Ну, пойдем же. — Он нетерпеливо потянул меня в сторону.

Мы пошли и почистили. Очень быстро. Когда вернулись, мама уже сидела на большом камне, загорая. Улыбнулась Трюгве, с сожалением и усмешкой. Рыбки ей понравились, и она обещала испечь их на завтрак.

Когда человек думает о своем прошлом, именно мелкие эпизоды приходят на ум первыми. А то, что, казалось, будешь помнить всю жизнь до мельчайших подробностей, вылетает из памяти напрочь.

Однажды ранним утром я отправился с папой на охоту. Он разбудил меня в половине пятого. Мама и Трюгве не захотели пойти с нами. Но Трюгве весело подмигнул мне, когда я одевался. У него сна уже не было ни в одном глазу, он готов был, поднявшись, срубить хоть дюжину деревьев скаутским топориком.

Слабо светило солнце. Клочья испарений ползли по склону. А внизу, в долине, у большого озера, длинные языки тумана проникали глубоко в лес. Я дрожал. Утренний холод леденил внутренности. Усталость, словно ватные шарики, залепила глаза.

Погрузившись каждый в свои мысли, мы шли вдоль реки мимо скал, на которые отец с Трюгве обычно взбирались. От горной реки исходил холод. На плече у отца висел винчестер. Тяжелые патроны оттягивали карманы моего анорака [51] Анорак — легкая ветрозащитная куртка с капюшоном, надеваемая через голову. и бились друг о друга, словно камни на берегу горной речки.

Лес был дремучим и непроходимым. Упавшие стволы деревьев, расщелины, лужайки с вереском, небо, как запотевшее зеркало, над верхушками елей. В болотистой почве и ручейках под ногами хлюпала вода. Запах мха и гнилой травы. Острые концы пней, мешанина из корней, папоротник на солнечных прогалинах. Где-то высоко на склоне кричала птица. Одно и то же снова и снова. И как только она не сойдет с ума от собственного крика. Свет ярко-синий, такой, что хочется прикоснуться к нему рукой.

На полянке, которая была заросшей делянкой, папа остановился около ели, давным-давно поваленной во время бури, и осмотрелся. Кивнул. Пощелкал языком. Дал мне знак, что можно присесть. Я передал папе патроны. Он зарядил ружье. Папа надеялся подстрелить лисицу. Ему очень хотелось, чтобы у него в прихожей было чучело лисы. Чтобы он мог показать на нее и небрежно сказать: «Вот эту я подстрелил прошлым летом. Среди расщелин в скалах».

Мы лежали молча и смотрели на заброшенную делянку. Пахло листвой, травой и болотом. В тени деревьев попискивали и пощелкивали птицы. Но было еще рано, и пение звучало как-то не от всего сердца, а скорее по обязанности. Лежать тихо было не очень легко. Каждый раз, когда я хотел зевнуть, папа на меня шикал. Я пожалел, что пошел с ним. Маме тогда очень хотелось избавиться от меня.

Я первым увидел его. Он величественно появился из чащи с противоположной стороны делянки. Ветер дул в нашу сторону, поэтому он нас не почуял. Роскошный благородный олень.

Медленно и грациозно он вышел на поляну. Прихватил губами листочки с низенькой березы и стал озирать окрестности с видом хозяина. Шерсть была рыжеватой и блестела на солнце. Как бронза. Наросты на рогах имели вид настоящей короны.

Я посмотрел на папу. Он покачал головой.

Олень подошел еще ближе. Папа и я почти не дышали. Мы прижались к земле за стволом.

Внезапно олень поднял голову.

Сделал шаг назад.

Резко повернулся.

И тут прогремел выстрел.

Я повернул голову. Винчестер папы лежал между нами.

Он приложил палец к губам.

Олень опустился на колени, попытался уйти в безопасное место. Следующий выстрел был роковым. Олень упал на бок. Несколько ужасных мгновений он лежал, дрыгая ногами и дрожа.

Откуда-то из недр леса прозвучал триумфальный крик. Потом еще один.

Я собирался встать. Но папа удержал меня.

Их было двое. Браконьеров, как потом объяснил папа. Они пробрались через заросли папоротника и подлеска. Один издавал вопли индейца.

Они остановились перед мертвым оленем. Стояли неподвижно, восхищаясь им. Первый вынул фляжку со спиртным, отпил несколько глотков и протянул компаньону. На поясе у него висел длинный нож. Он вынул его из ножен. Когда напарник подсунул под шею оленя кружку — крышку от термоса, он сделал надрез на сонной артерии. Кружка наполнилась кровью. Они смешали ее с водкой.

И выпили.

Потом схватили оленя за передние ноги и перевернули на спину. Широким движением один из них распорол зверю живот. С отвратительным хлюпающим звуком стал вытаскивать кишки, метр за метром, сине-стального цвета кишки, от которых поднимался пар. Потом появились остальные внутренности. Вонь шла прямо на нас с отцом.

Браконьеры присели на корточки. Они нашли то, что искали. Горячее сердце. Человек с ножом высунул кончик языка наружу и, щурясь, стал разрезать сердце пополам.

Как будто делал очень сложную современную операцию. Здесь, в дремучем лесу. Потом отдал компаньону половину.

Они стали есть.

У меня перед глазами пошли круги. Я слышал, как они чмокали. Кровь стекала по их щекам.

Папа держал меня, пока меня рвало. Без единого звука.