Филлис Джеймс - Невинная кровь

Внезапно перед ней замерцала вывеска подземной станции «Уорик-авеню». Широкую дорогу заливали огни. По сторонам выстроились домики в итальянском стиле и виллы с лепными фасадами. Девушка то бежала, то ковыляла по пустому тротуару, и пышные, нависающие над оградами кусты сыпали ей на волосы дождь из вымокших белых лепестков и оторванных листьев. Наконец показался канал, и девушка очутилась на элегантном кованом мосту, соединявшем берега водного пути.

Высокие фонари девятнадцатого столетия, установленные на особых пьедесталах по углам, озаряли неверным сиянием усыпанный листьями остров, крашеные баркасы, пришвартованные у набережной, и темные волны канала под сенью деревьев. В самых освещенных местах кроны платанов пылали зелеными кострами. Внизу, там, где с крыши баркаса бил тугими струями дождь, поблескивал глазурью кувшин с поникшими от ливня астрами.

За спиной с неумолчным визгом проносились машины, попадая колесами в переполненные канавы и обдавая мост фонтанами брызг. Филиппа не видела ни единого пешехода; улицы пустовали. Окна домов отбрасывали яркие блики на листья платанов, выстилая по глади канала дрожащие дорожки.

Связанный матерью джемпер отяжелел от воды, высокий воротник неприятно холодил шею. Девушка сняла подарок через голову, протянула руку над парапетом и осторожно разжала пальцы. С минуту джемпер недвижно лежал на волнах; в болезненном свете фонарей он казался легким и прозрачным, словно газовая вуаль. Раскинутые в стороны рукава напоминали руки утонувшего ребенка. Затем, почти неуловимо для взора, отвергнутый дар поплыл по мерцающей дорожке, медленно погружаясь, так что в конце концов налитые кровью глаза Филиппы могли лишь воображать на воде знакомые очертания.

Избавившись от вязаного джемпера, девушка ощутила заметное облегчение. Теперь на ней были только брюки с вымокшей до нитки тонкой хлопковой рубашкой, которая липла к телу, точно вторая кожа. Пройдя под огромными бетонными арками, Филиппа устремилась на юг, в сторону Кенсингтона. Вскоре беглянка начисто утратила чувство времени и направления, продолжая просто двигаться без отдыха. Она едва заметила, когда сплошные дождевые струи уступили место крупным, звонким каплям, а потом и вовсе утихли; не обратила внимания, когда шумные трассы сменились безлюдными скверами.

И вот измождение чуть ли не свалило ее с ног, точно чей-то жесткий удар. Колени подкосились, девушка доковыляла до обочины и оперлась на железные перила большого сада. Как ни странно, усталость, обессилившая тело, неожиданно выпустила на свободу разум. Филиппа снова могла размышлять — внятно, трезво, не сбиваясь. Она прижалась головой к перилам. Ледяное железо впилось в лоб преступным клеймом. Декоративные кусты бирючины за оградой защекотали ноздри резким запахом, оцарапали щеки. Мощная волна утомления схлынула, оставив после себя тихую, почти приятную слабость.

Сознание потекло куда-то вдаль. Внезапно резкий выкрик привел беглянку в чувство. Ночь взорвалась громким топотом и хриплыми воплями. Группа явно пьяных молодых людей появилась из-за дальнего угла и, пошатываясь, нестройно двинулась по направлению к саду. Двое из них, обнявшись за плечи, невпопад орали какую-то заунывную песню. Прочие сотрясали воздух бессмысленными угрожающими возгласами, похожими на боевые кличи первобытных племен. Юная мисс Пэлфри смекнула, что представляет собой слишком легкую добычу, и испуганно вжалась в перила. Быть может, хулиганы вернутся на большую дорогу и пройдут себе мимо?

Но шум нарастал. Молодые люди бесцельно, но верно шли в ее сторону. Один из них швырнул рулон туалетной бумаги. Тот перелетел через ограду в сад, едва не задев голову девушки. Его бледный развевающийся хвост, прозрачный, будто лунный луч, затрепетал на ветру и наконец повис на кустах легкой паутинкой. А пьяная компания все приближалась. Вот уже темные головы замелькали над бирючиной. Филиппа решилась — и быстро зашагала прочь, держась как можно ближе к перилам. Однако, стоило ей тронуться с места, хулиганы заметили доступную жертву и разразились сиплыми криками, хором подняли торжествующий рев.

Девушка бросилась бежать. Следом загрохотал дружный и вполне целеустремленный топот. Молодые люди оказались не так уж и пьяны. Страх заставил Филиппу забыть об усталости, но надолго ли? Беглянка пересекла широкую площадь, пустилась вниз по улице с высокими заброшенными домами, шлепая подошвами по мостовой, ловя краем глаза блеск перил, слушая неистовый стук сердца. Парни гнались за ней — правда, теперь они меньше вопили, сберегая силы для погони.

Внезапно девушке подвернулся поворот налево, и она метнулась туда, ахнув от радости, что ворота оказались открыты. Несколько ступеней — и она ворвалась в темный, дурно пахнущий двор, где чуть не врезалась в помятые мусорные баки. Протиснувшись между ними, Филиппа сжалась в комок на тесной площадке под лестничным проемом и прижала руки к груди, словно хотела заглушить сердцебиение. Что стоит хулиганам расслышать нескончаемые, предательски громкие удары? Однако топот замедлился, прогрохотал дальше и вскоре затих. Откуда-то с улицы донесся раздосадованный вой. Молодые люди снова принялись бессвязно кричать и петь. Похоже, им не пришло в голову продолжать поиски: должно быть, решили, что беглянка, на ее счастье, жила рядом и скрылась в одном из ближайших домов. Или попросту хмель затуманил пьяной компании мозги. В общем, потеряв добычу из виду, хулиганы утратили к погоне всякий интерес.

Голоса давно умолкли, а девушка по-прежнему сидела во мраке, скорчившись под неудобной кирпичной крышей. Филиппе чудилось, будто бы ее закрыли в темной вонючей камере и пыль, что пропитала воздух, не пыль, а прах давно умерших арестантов, так и не увидевших неба. Зловонные баки, формы которых скорее угадывались в темноте, отрезали девушку от мира не хуже запертой двери с решеткой. И тут — вместо слепящих лучей с небес или красивого духовного прозрения — в полумраке пыльного подъезда на мисс Пэлфри навалилась правда. О ком, кроме себя, любимой, думала она все это время, начиная с визита к Наоми Хендерсон? Уж точно не о Хильде, которая хоть и давала так немного, но и взамен просила сущие пустяки, зато отчаянно нуждалась в них; той, которая после трудных лет неустанной заботы могла бы ожидать чего-то большего, чем простая помощь в украшении стола. И не о Морисе, пусть даже надменном и склонном к самообману, как и она сама. А ведь он сделал для Филиппы все, на что был способен, проявил не любовь, но по крайней мере подлинную щедрость, нашел в себе зачатки доброты и постарался уберечь приемную дочь от ужасного знания. Задумывалась ли девушка о матери? Разве только видела в ней источник ценных сведений, живое отражение своего тела, объект самовлюбленного снисхождения. Пора бы наконец научиться кротости. Филиппа не была уверена, что справится, однако чем этот вонючий уголок спящего города, куда она забилась, точно бездомная, хуже любого другого места, чтобы начать урок? Да и сила, которая связывала девушку с матерью, превосходила простую ненависть, разочарование или терзания отверженной души. В отчаянном желании увидеть ее снова, принять от нее утешение трудно было не угадать первые хрупкие ростки любви; а кто и когда говорил, что возможна любовь без жертв?