Филлис Джеймс - Невинная кровь

Его вдруг потянуло на объяснения.

— Вечером я, как обычно, пробрался в дом, но вы не уходили. В окне продолжал гореть свет. Я спрятался в овощной лавке и выжидал, однако не услышал шагов. Решил прокрасться наверх. Вижу: дверь нараспашку и вдобавок разбита в щепки. Я думал, она спит. Так это выглядело со стороны. Пока не воткнул нож, даже и не заметил, что у нее открыты глаза. Широко открыты. И смотрят прямо на меня.

— Уходите, — сказала девушка. — Вы сделали то, за чем пришли. Кто же виноват, что под конец она ускользнула от мести?

Ей пришлось повысить голос и потрясти мужчину за плечо.

— Я должна вызвать полицию. Лучше убирайтесь, пока сюда не приехали. Не впутывайтесь в эту историю.

Чужак не шелохнулся. Потом забормотал, неотрывно глядя в камин. Филиппа склонилась к самому рту, чтобы разобрать слова.

— Не думал, что будет вот так. Меня сейчас вырвет.

Она повела гостя в кухню, придержала его голову над раковиной, удивляясь, что не испытывает отвращения и даже способна чувствовать необычайно шелковистую текстуру каждого волоска и сквозь мягкую подвижную шевелюру — твердый череп. Девушке хотелось выпалить: «Она не собиралась убивать. Это была вспышка гнева, неподвластная разуму. Она не желала гибели вашему ребенку, а вот вы ей — желали». Но что толку? Что изменилось бы? Дочь этого мужчины мертва. Мать Филиппы — тоже. Любые слова, объяснения, оправдания — пустая трата времени. Можно ли подумать или сказать что-то новое по этому поводу? Можно ли что-то исправить?

Между тем на кухне все оставалось по-прежнему. Продолжая сжимать руками трясущуюся голову и чувствуя резкий дух рвоты, девушка разглядывала знакомые предметы, потрясенная тем, что ничего не изменилось. Вот чайник и пара чашек на круглом подносе, сделанном из папье-маше. Вот блестящие темные зерна в стеклянной банке — до чего же они эротично красивы! Мать и дочь иногда баловали себя свежемолотым кофе по утрам. В горшочках на подоконнике — разные травы; северное окно не давало много света, и все же они как-то умудрялись расти. Через пару дней хозяйки мечтали срезать первые побеги, пустить их на зеленый омлет. В кувшине стояла приправа к салату; в воздухе до сих пор витал запах уксуса. Интересно, сможет ли Филиппа когда-нибудь вдохнуть его, не вспомнив эту кошмарную ночь? Аккуратно сложенные полотенца, глиняные кружки — каждая на своем крючке, до блеска начищенные кастрюли создавали впечатление порядка и постоянства среди хрупких и ненадежных человеческих жизней.

Мужчина все еще содрогался, но теперь из него выходила одна желчь. Худшие минуты миновали. Девушка протянула ему полотенце со словами:

— Если нужно, ванная у нас на нижней площадке.

— Да, я знаю.

Чужак утерся и кротко посмотрел на нее:

— У тебя не будет неприятностей? В смысле — с полицейскими?

— Нет. Она сама покончила с собой. Ножевая рана появилась уже после смерти. Врачи легко докажут это. Ты видел: крови нет. Вряд ли закон карает за нанесение увечий трупу. Но если и так, зачем им со мной связываться? История-то грязная, с душком, и единственное, чего они захотят, — поскорее все подчистить и забыть. Ты же в курсе: ни единая душа не расстроится. Никто не будет против гибели той, кого, по их мнению, должны были казнить еще десять лет назад. «Почему ее сразу не вздернули?» — только и спросят люди.

— Да, но в полиции решат, что виновата ты.

— Предсмертная записка все объяснит.

— А если ее сочтут подделкой?

Браво! Какой изощренный ход мысли! «Ему бы триллеры сочинять», — подумала девушка, изумленно всматриваясь в мягкие, перепуганные глаза мужчины, за которыми плел коварные планы весьма острый разум. Действительно, у ночного гостя были все предпосылки для создания определенного рода книг: одержимость, неотвязное чувство вины, особое внимание к мелочам. Он слишком долго жил, раздумывая о смерти.

— Я без труда докажу, что это подлинник, — возразила Филиппа. — У меня есть образец ее почерка. Рассказ, который она написала в тюрьме, история насильника и его жены. Слушай, тебе лучше уйти, пока полиция ничего не прознала. Если, конечно, не хочешь увидеть себя в завтрашних газетах. Многим только того и надо.

Чужак покачал головой.

— Я просто хочу домой.

— Домой? — переспросила девушка.

Странно было представить, что у него есть дом — у этого ночного хищника с женоподобными руками, способными на ужасные вещи, пропахшего рвотой. Что-то он там бормотал про Касабланку… Но это уже чистый бред.

— Мы еще увидимся? — проговорил мужчина.

— Не вижу смысла. С какой стати? Связывает нас только одно: мы оба хотели ее смерти. Не слишком подходящее основание для близкого знакомства.

— С тобой точно все будет в порядке?

— О да, — невесело усмехнулась Филиппа. — В полном. Есть множество людей, которые об этом позаботятся.

У двери на полу лежал рюкзак. Девушка сразу и не заметила его. Мужчина снял макинтош, скатал и убрал внутрь. Причем явно проделывал это прежде, и много раз. Когда он потянулся к ножу, Филиппа сказала:

— Не трогай. Брось его, где лежит. Я позабочусь оставить на рукояти свои отпечатки.

Она проводила его до парадной двери, словно посетителя, которого никак не удавалось спровадить раньше. Тот поспешил по улице не оглядываясь. Девушка подождала, пока он скроется, и вернулась в спальню. Она не могла смотреть на мать, однако заставила себя взять нож и подержала его в руке. Потом выбежала из дома и бросилась к вокзалу Марилебон.

Телефонные будки у входа в главный вестибюль пустовали, разве что в самой дальней, свернувшись в комок, сидел молодой человек. Возможно, спал или же был пьян. А то и мертв.

Она отыскала в кошельке десятипенсовик, набрала знакомые семь цифр и протолкнула монету, услышав, как Морис повторил номер. Приемный отец ответил сразу же; впрочем, телефон стоял у его постели.

— Это Филиппа, — сказала девушка. — Приезжай, пожалуйста. Моя мать умерла. Я пожелала ей наложить на себя руки, она так и сделала.

— Ты уверена, что она скончалась? — быстро спросил Морис.

— Уверена.

— Откуда звонишь?

— Вокзал Марилебон.

— Сейчас буду. Оставайся на месте. Ни с кем не разговаривай. Без меня ничего не делай.

Дороги в такую рань не успели еще оживиться, и все же он должен был ехать очень, очень быстро. Через считанные минуты послышался звук приближающегося «ровера».

Дочь подошла к отцу, и тот обнял ее — внезапно, мощно, натянуто, скорее как собственник, нежели утешитель. Затем так же неожиданно отпустил. Филиппа зашаталась и чуть не упала. Пальцы Мориса впились ей в плечо, помогли устоять. Потом он подтолкнул ее к автомобилю: