Филлис Джеймс - Невинная кровь

«…и намного ли стал счастливее, убив мою мать», — едва не прибавила она.

Впрочем, его спокойные, безмятежные глаза говорили лучше всяких слов. Может, потому-то люди ценят месть: она благотворно действует.

Собеседник отозвался с большой охотой, словно только и ждал вопроса:

— Я уехал из Лондона, едва закончилось следствие. Восемнадцать месяцев путешествовал по Уэльсу и Англии. Летом останавливался в дешевых отелях, зимой и осенью перебирался в те, что повыше классом, — в это время у них особые скидки. Любовался разными городами, зданиями, думал о своей жизни. Мне было довольно неплохо. Полгода назад я вернулся в Лондон и наведался в «Касабланку» — ту самую гостиницу, в которой снимал номер, когда следил за вами. Сам не знаю, зачем туда пошел, но именно там я чувствовал себя как дома. В гостинице ничего не изменилось. Слепая девушка-администратор, в чьем обществе ты меня видела в Риджентс-парке, работала на том же месте. Кстати, ее зовут Вайолет Хэдли. Мы начали встречаться по выходным и скоро поженимся.

Так вот почему он явился.

— И теперь ты неуверен, рассказывать ли ей всю правду? — промолвила Филиппа.

— Конечно, ей известно про Джули. И то, что Дактоны уже мертвы. Даже не знаю, стоит ли ворошить прошлое. Ты — единственный человек на белом свете, к которому я могу обратиться за советом. Вот и пустился на поиски.

— Если уж собрался связать свою жизнь со слепой, — проговорила девушка, — лучше не признаваться, что ты когда-то провернул кухонный нож в горле другой женщины. К чему лишний раз пугать бедняжку?

Потрясение и боль мужчины были настолько ощутимы, словно Филиппа его ударила. Даже тело его среагировало, как на подлинную пощечину: собеседник вспыхнул, затем побледнел, точно смерть, и лишь на щеках остались пунцовые пятна.

— Прости, — смягчилась девушка. — У меня злое сердце. Я стараюсь быть доброй, но пока не получается.

«…и единственный, кто мог бы этому научить, лежит в могиле», — чуть не выпалила она.

— Да уж, не повезло тебе с наперсницей. А все-таки прислушайся к совету. Чего ты добьешься своим рассказом? Расстроишь ее, причинишь ненужные страдания. И потом, на свете нет человека, который заслуживал бы полного, безоговорочного доверия.

— Но я люблю ее. Мы любим друг друга. Разве это не значит быть предельно честными?

— Сегодняшняя наша беседа — вот образец откровенности, насколько это возможно. И что, кому-то легче? Разве твое прошлое состоит из одного-единственного события? Нечем больше поделиться?

— Но для меня это важно. Мы ведь так с ней и познакомились. Если бы я не пытался убить Мэри Дактон, то никогда не поселился бы в «Касабланке» и не повстречал бы Вайолет.

«А моя мать и твой ребенок жили бы до сих пор припеваючи, если бы двенадцать с половиной лет назад туманным январским вечером ты удержал дочь дома», — хотела возразить Филиппа. Хотя бессмысленно копаться в прошлом, пытаясь отследить длинную неразрывную цепь событий.

Девушку неожиданно заинтересовало другое.

— И на что вы будете жить? Уже устроился на новую работу?

— Последние два года я мало тратил. Из денег, вырученных за проданный дом, осталось около двенадцати тысяч фунтов. Хватит на то, чтобы осесть в каком-нибудь загородном коттедже. А через несколько месяцев я начну получать пенсию. У нас не такие большие запросы. Достаточно простого домика и сада. Вайолет обожает запах роз. Она ослепла в восемь лет и поэтому многое помнит. Когда я прилежно изображаю словами здания, небо, цветы, моя невеста все отлично себе представляет. Теперь мне приходится смотреть вокруг внимательнее, впитывать красоту. Нам так хорошо вместе, что даже не верится.

«Может, и спите в одной постели?» — усмехнулась про себя Филиппа. Впрочем, почему бы нет? Разве он так уж противен, этот маленький жалкий убийца? Ведь даже у Криппена была своя Этель Ли Нив. Самые невероятные пары иногда находят собственное непостижимое счастье. Девушка вспомнила, как прикасалась к его волосам, более шелковистым, чем у нее самой. Да и кожа у него нежная, безукоризненно чистая. Остального Вайолет все равно не увидит. Любопытно, должно быть, всегда заниматься любовью с закрытыми глазами. Филиппа уловила мимолетную, скользкую, почти развратную улыбку собеседника. Если его и одолевали заботы, то близость с невестой к ним явно не относилась. Кстати, новая спутница жизни моложе его; может, наверное, и ребенка родить…

— Вайолет намного моложе меня, — сказал мужчина, точно их мысли текли в одном направлении. — Если решит завести малыша, я помогу его вырастить. Вместе мы горы свернем. — Он повернулся к девушке: — У тебя возникало когда-нибудь чувство, будто бы твое счастье — незаслуженное? На первом нашем свидании, когда ты встретила нас в саду, я бессовестно использовал ее слепоту, чтобы развеять свое одиночество безо всякого риска быть узнанным после.

Ох уж этот первозданный страх, недоверие к чистой радости. Один постучит по дереву, другой скрестит пальцы, третий зажжет свечу: «Пожалуйста, Бог, только подольше не замечай, что мне хорошо».

«Можно подумать, я сама не употребила встречу с матерью в собственных целях, чтобы отомстить приемному отцу. Все мы друг друга используем. С чего ты возомнил, что способен быть лучше прочих?» — возразила про себя Филиппа.

Вслух же произнесла:

— Пора бы тебе добрее к себе относиться. Прими дар судьбы как есть и не ломай голову. Забудь обо мне и матери. Дело прошлое.

— А если Вайолет обо всем догадается? Проступок извинить нелегко, но еще труднее простить обман.

— Ей нечего прощать. Горло-то было чужое. Разве ты до сих пор не понял? Люди без особых усилий переносят зло, нанесенное кому-нибудь другому. Да и как она узнает? Я тебя не выдам. Не волнуйся.

— Но ты же творческий человек. Можешь однажды проговориться на страницах книги…

Филиппа готова была расхохотаться. Так вот что не давало ему покоя! Бедняга, должно быть, шагал в библиотеку с подгибающимися коленями. Любопытно, что он ожидал прочесть? Зловещий готический роман с самим собою в роли эдакой патетической эвмениды? [54] Эвмениды — богини мщения и искупления, рожденные (по Гесиоду) из крови оскопленного своим сыном Кроноса. А получил диссертацию, посвященную возможностям творческого воображения!

Она улыбнулась:

— Некоторые художники описывают лишь собственный опыт. Я не из их числа. Мы, конечно, используем друг друга так или иначе, но мои методы более тонкие.

С опаской, точно ступая по льду, мужчина спросил:

— Здесь кто-нибудь знает о твоей матери? Ты же назвалась фамилией Дактон.

— Кое-кто слышал, другие догадываются. О таких вещах не болтают на каждом шагу.

— А это что-то меняет? В смысле — для тебя?