Екатерина Лесина - Браслет из города ацтеков

О приближении войска нам сказали лазутчики. И мы пытались остановить его.

– Мы можем победить, – сказал мне Куаутемок, но я видел, что в нем нет прежней уверенности. Огромное войско привел Малинче, и было в нем множество предателей, которые знали, что в случае поражения наш гнев падет на них.

И так бы случилось. Куаутемок разрушил бы Тлашкалу и Чололу, сравнял бы с землей Семеаполу. И не оставил бы ни города, ни деревни из тех, что приняли руку теулей.

Мы стояли на стене и глядели, как расцветает огнями берег и небо становится желтым, будто бы перед самым рассветом. Отсветы пламени плыли по воде и тонули в черных тенях кораблей.

Больно сжималось мое сердце.

– Дороги на дамбах узки, – Куаутемок не терял силы духа, и пример его многих ободрил. – Если разрушить их, то Малинче не сумеет провести свои тысячи к Теночтитлану. Пусть стоит он на берегу. Пусть ищет, чем накормить людей…

Нам он приказал следить за дамбами, а также отобрать людей верных и сильных, которые должны будут плавать по озеру, следя за кораблями и противником, а еще – провозить в Теночтитлан всякую снедь, потому как и наши запасы были скудны.

Пусть скажут, что молод был Куаутемок, когда взошел на трон, но боги наделили его и мудростью, и отвагой. Коль скоро выпало городу умереть, то пусть и Куаутемок примет смерть достойно, как воин.

На другой день, собрав воинов на площади, Куаутемок обратился к ним с такими словами:

– Храбрые мешики! Вы видите, что восстали против нас все те, кто прежде уверял в дружбе. Теперь имеем мы в качестве врагов не только тлашкальцев, чолульцев и уэшоцинков, но и тескокцев, чальков, шочимильков и тепанеков. Но я прошу вас вспомнить о храбрых сердцах и душах наших предков. Будучи в малом числе, прибыли они на эту землю, отважились атаковать ее и подчинили могучей рукой этот новый мир и все народы.

Слушали его, отводя взгляды. Молчали боги. Молчали жрецы. Небо уже вычертило путь, определив каждому его роль. Куаутемок продолжил:

– Изгоните страх! Укрепите душу и отважное сердце, чтобы выйти на новую битву! Мы можем сдаться и преклонить колени, как желал того Монтесума. Но где он теперь? Пал, убитый рукой друга. И потому скажу я вам, что если вы не пойдете в бой, то станут вечными рабами ваши жены и дети, а ваше имущество будет отнято и разграблено…

И это – истинная правда. Пусть даже ты, теуль, станешь уверять меня в ином. Вспомни, откуда ты пришел. И были ли свободны покоренные вами народы. Мы брали дань золотом и людьми, вы же желаете получить души и тела, и все, до чего дотянутся ваши руки.

– Не смотрите, что я слишком молод, – сказал Куаутемок. – И помните: вы обязаны защищать ваш город и вашу родину, которую я обещаю вам не покидать до смерти или до победы.

И мы вышли на стены, которые стали последней чертой. А сердце мое согрело известие, принесенное из дома. Верно, боги желали, чтобы я знал, за что сражаюсь, как знали это и мои братья.

Киа ждала меня.

Тут он прервался и посмотрел на жену. Она же ласково коснулась его ладони. Киа выглядела счастливой. И такой хрупкой… Разве способна колибри уцелеть в лапах ягуара? И разве умеет зверь любить?

– Скоро ты увидишь Ушмаль, – сказал Тлауликоли, завершая беседу. – И знай, что мне не доставит радости твоя смерть, однако отпустить тебя я тоже не могу. Такова воля богов.

Однако, прежде чем достигли мы Ушмаля, произошло событие иное.

Случилось оно на следующий день после давешнего разговора. Сидя у костра, я раздумывал над тем, какими словами описать его. Тлауликоли с воинами ушел разведывать путь к проклятому городу, оставив лишь двоих. И в их числе – того самого юношу, который присоединился к нам в селении.

А надо сказать, что юноша этот отличался несдержанным характером и немалой гордостью. А еще приметил я, что взгляд его часто останавливается на Киа, хотя ни словом, ни жестом не выдавал воин своего интереса.

И я решил про себя, что этот человек, верно, сам желал взять Киа в жены, однако либо она была верна слову отца, либо он не смел заступить путь Ягуару. Меж тем этим двоим часто случалось беседовать, и как виделось мне, беседы эти были отнюдь не дружеские.

Еще воин испытывал явную неприязнь ко мне и прочим пленникам. Он не упускал момента, чтобы толкнуть или ударить, но делал это исподтишка. И прочие воины или не замечали, или, ненавидя нас, отворачивались.

Некоторое время ничего не происходило. Воины сидели у костра, пленные индейцы дремали, пользуясь передышкой, Педро молился и выковыривал личинок из ран, Киа расчесывала волосы, я – думал.

Но вот воин – а имени его я так и не узнал – вскочил на ноги и легкой походкой подошел к Педро.

– Встань, – сказал он на языке мешиков, но упрямец Педро не подчинился. Тогда воин вернулся к костру, взял копье и, подойдя, ударил Педро в грудь. Бил он не острым наконечником, но тупой частью, однако тычок был столь силен, что опрокинул Педро навзничь.

Воин рассмеялся, глядя, как Педро катается по земле. Раскрытые раны, видимо, нестерпимо зудели, и унять этот зуд было никак невозможно. Но вдруг Педро замер и моментально прыгнул на воина. Он ударил под ноги, заставив наглеца упасть, а сам ловко сел на грудь и вдавил сцепленные руки в лицо. Пальцы прорвали кожу, потекла кровь, воин закричал, а второй, остановившись в растерянности, не сразу сообразил кинуться на помощь.

Педро же приник губами к горлу врага, вгрызаясь, как будто был собакой. Я тоже вскочил, закричала Киа, а второй индеец кинул копье, но промахнулся. Педро с нечеловечьей ловкостью откатился в сторону и копье попало в лежащего на земле индейца. Тот вытянулся и запрокинул голову. В горле его виднелась рваная рана, из которой хлестала кровь.

Педро же, подскочив к Киа, вцепился ей в волосы и выставил перед собой.

– Ну что? Давай! Стреляй! – крикнул он второму охраннику. И тот опустил лук.

– Тебе не убежать, – спокойно ответил он.

– А я и не буду бежать!

И тогда я увидел в руке Педро нож, который он, верно, утащил у мертвеца. Лезвие прижалось к шее Киа, там, где пульсировала синяя жилка.

– Со мной Господь милосердный, – Педро говорил, и с губ его на плечо девушки падали капли крови. – Он не попустит позорной смерти. Он…

– Педро, – я встал и поднял раскрытые руки над головой, показывая, что не собираюсь чинить ему вреда. В тот миг мне было страшно за безумца, который сам не ведал, что творил. – Господь в твоем сердце.

– Верно, брат монашек. Это ты верно. В сердце. И он руку мою ведет.

Педро пятился и тащил за собой Киа, которая не пыталась вырваться, но будто бы лишилась воли. Она была как цветок, сорванный жестокою рукой.