Диана Бош - Забытый грех

– Так и есть. Они говорят, что толком-то и не знали его. Нелюдимый, молчун, выполнял, как робот, свою работу и ни с кем за это время не то что не сдружился, даже близко к себе не подпустил. На все вопросы давал односложные ответы. Скажет «да» или «нет» и тут же в сторону отойдет, чтоб еще чего не спросили. Ну люди и оставили попытки сдружиться с ним.

– А вы не спрашивали, может, в гости кто-нибудь приходил к нему, не видели ли его случайно с кем?

– Вроде бы нет. С женщинами не встречался, друзей не имел. Я с каждым подолгу разговаривал, подробно расспрашивал про их житье-бытье да работу здесь, и вот какой всплыл факт…

– Да? – Лямзин напрягся, как охотничья собака, почуявшая дичь.

– Так вот, Юсуф был очень неравнодушен к картам.

– В подкидного дурака играл? – нарочито небрежно спросил Лямзин.

Казаков подбросил на руке монетку с просверленной посередине дыркой, ловко ее поймал и, прищурив левый глаз, поглядел через нее на свет.

– Нет, похоже, все серьезней. Там у них в вагончике телевизор стоит. Так вот, как-то раз после работы все день рождения одного из каменщиков отмечали. Хотели какую-нибудь программу веселую найти, типа юмористического шоу, начали каналы переключать и случайно попали на чемпионат мира по покеру. Так, говорят, этот Юсуф-Юра аж затрясся, как увидел. Пульт выхватил и так и не дал никому больше канал переключить. Словно ненормальный, в экран уставился и стоял, пока передача не закончилась. Да, и еще чисто мое мнение – недолюбливали его здесь. Ладно, пойду, поручу кому-нибудь инструмент принести, попробуем стрелу достать.

Солнце пекло нещадно, и было так душно, что казалось, еще чуть-чуть – и вовсе нечем будет дышать. Между лопатками противно побежала струйка пота, лицо взмокло, и Лямзин, достав платок, вытер лоб.

Сунув платок обратно в карман, он оглянулся на лежащий в тени труп Юсуфа и с гадливостью подумал, что еще немного – и его облепят полчища мух.

– Вот, значит, как, – задумчиво пробормотал Эдик. – Игрок. Ну что ж, надо будет проверить, не задолжал ли ты кому денег, голубь сизый.

Он посмотрел, куда запропастился Казаков, и, не заметив его во дворе, двинулся вдоль ограды. Где-то должен быть лаз, через который преступник наблюдал за Юсуфом и выстрелил затем в него. Но добротный, крытый шифером забор оказался безукоризненным. Лямзин прошел участок, откуда предположительно был сделан выстрел, два раза, но ничего так и не заметил. Потом снова вернулся и начал простукивать шифер шаг за шагом, ощупывая его и пытаясь подвинуть. Вдруг один из листов поддался и отъехал в сторону.

– Так, так, так, – пробормотал Лямзин, просовывая туда голову и оглядывая землю под забором.

Он быстро пересек двор, вышел за калитку и, обогнув площадку по периметру, направился к тому месту, где, скорее всего, и устроил засаду преступник.

Там действительно оказалась примята жухлая трава, вытоптанная на пятачке размером примерно с метр. Видно, убийца ждал долго, переминаясь с ноги на ногу и кружась на месте, чтобы не заснуть. И ничего больше. Ни окурков сигарет, ни других следов. Да, при такой засухе глупо было ждать каких-либо отметин. Но все-таки хотелось хоть какую-то зацепку найти.

Лямзин разочарованно направился обратно на стройплощадку, как вдруг в кармане у него зазвонил телефон.

– Слушаю, – рявкнул он не слишком вежливо и не глядя на дисплей, все равно солнце светило так ярко, что разглядеть буквы или цифры было сложно, разве только прикрыв экран ладонью.

И тут же пожалел об этом, потому что трубка нежно пропела голосом Александры:

– Эдуард Петрович, как поживаете? Вспоминали меня добрым словом? Признайтесь, желали, чтоб островные аборигены меня на завтрак съели?

– Да что вы, господь с вами, – почему-то испугался Лямзин. Вероятно, богатая фантазия сразу нарисовала ему мрачную картину пленения Александры дикарями. – И не думал даже.

– Не ду-у-мали, – разочарованно протянула Александра. – А я вот надеялась, что вы по мне скучали. Потому что сама часто вспоминала вас.

– Я не то хотел сказать… То есть…

Руки противно вспотели, и он с изумлением обнаружил, что снова нервничает как мальчишка и совершенно по-детски боится, что она бросит трубку, так и недослушав его.

Но Александра и не думала прерывать разговор. Весело засмеявшись, она с очаровательной простотой призналась, что с удовольствием вспоминает их совместное расследование – да-да, она так и сказала: совместное! – из чего Лямзин в очередной раз сделал вывод, что скромности ей не занимать. А потом заявила: ей срочно нужно встретиться с ним. У нее к нему чрезвычайно важное дело.

Он даже не сразу понял, как так получилось, что он позволил ей приехать на место происшествия и даже подробно рассказал, как добраться. Действовал словно в тумане и очнулся только тогда, когда она весело прощебетала:

– Уже еду! – и прервала звонок.

Несколько секунд Лямзин стоял, глупо улыбаясь летнему жаркому небу, похожему на раскаленную добела сковородку, потом спохватился, услышав, как его зовет Казаков, разыскивая на территории, и быстрым шагом вошел в ворота.

Майор держал в руках стрелу, извлеченную криминалистом из черепа трупа, и сразу заговорил, показывая на буквы пальцем:

– Вы правы, Эдуард Петрович, тут действительно есть слово, написанное вручную. Криминалист говорит, что стрела, похоже, была покрыта лаком, буквы пытались процарапать, а потом выжечь кислотой. Но, видно, делали это неумело, острие зубила соскальзывало, оставляя царапины, и оттого буквы не очень четкие. Но все-таки слово разглядеть можно.

– Avaritia, – прочел Лямзин. – Латынь? И что бы все это значило?

Он сосредоточенно сдвинул брови и задумался, вспоминая. Слово определенно было знакомым.

– Алчность, – проходя мимо, кинул судмедэксперт. – Это действительно латынь. И слово означает один из семи смертных грехов, если мне не изменяет память.

Лицо у Лямзина вытянулось. Только он успокоился, решив, что варианты с национальной рознью и скинхедами в этом убийстве ни при чем, как появилась новая напасть. Кто-то решил поиграть в семь смертных грехов.

– Может быть, это совсем не то, – ворвался в его раздумья голос майора Казакова.

– Что – «не то»? – нервно дернулся Эдуард, не любивший, когда кто-то «влезал» в его мысли. Иногда иллюзия была настолько полной, что он даже вздрагивал, припоминая, не сказал ли чего вслух. – Не один из семи смертных грехов?

– Да. То есть нет. Я хотел сказать, что, может, слово неправильно прочитали: там же все-таки плохо видно.

Лямзин с недоверием уставился на стрелу. Разумеется, он уверен, что не ошибся. Но в то же время буквы действительно были не слишком четкие, будто написаны нетвердой рукой. Пишущий или был неопытен и делал это впервые, или слишком стар, и у него дрожали руки.