Екатерина Лесина - Слезы Магдалины

Врет девочка. Нет в ней страха, видимость одна. Вон как смотрит, сквозь ресницы, с прищуром, словно опытная шлюха, которая приценивается к незнакомому клиенту.

Но зачем ей?

– Мы шли очень-очень долго. Я сбила ноги, вот, – Элизабет высунула из-под одеял кривоватую ножку, продемонстрировав красные мозоли. – И тогда он посадил меня на плечи и полетел...

Или не врет? Ей всего-то девять. Да и зачем? Чего ради боль терпеть, ноги уродуя? Сбегать из дому? Бродить по улице? Стоять, дожидаясь его... его ли?

– Бедная моя, – вздохнула матушка, смахивая с кончика носа слезу.

– Почему они не оставят меня в покое? Он требовал, чтобы я отреклась, говорил, что будет мучить, что... – Она вдруг затряслась, как мокрая собака, схватилась руками за лицо, сжала, точно пытаясь прорвать кожу. Завыла: – Отпусти! Отпусти! Отпусти!

Соскочила с кровати, завертелась, сдирая с себя ночную рубашку.

– Остановите ее! Помогите! Бога ради, – отец попытался схватить Элизабет, но та ловко увернулась, оказавшись прямо перед Джо. Застыла, почти голая, грязная и угловатая, некрасивая.

– Я тебе нравлюсь? – повела плечом, запрокинула тощую шейку. – Скажи, нравлюсь?

– Держите ее!

Джо схватил горячие руки, оказавшиеся вдруг нечеловечески сильными. Попытался удержать и понял, что еще немного, и сломает. Или его сломают.

– Нравлюсь? Нравлюсь? Нра-а-а...

Изо рта Элизабет хлынула пена с отчетливым запахом мяты. И разом обмякнув, девочка опустилась на пол, глаза ее закатились, а из тонких губ высунулся кончик языка.

Лгунья. Мыло в рот сунула, и мятного листа, чтобы пахло приятно. И теперь пеной плюется, страх наводя. Но вот зачем она лжет?

– Это ведьмы, – Сэмюэль Пэррис имел собственное объяснение произошедшему. – Они мучают девочек давно, хотят, чтобы на суде Элизабет отказалась от своих слов. Но этого не будет!

Маленькая ведьма приходила в себя. Растерянно оглядываясь по сторонам, рыдая с сухими глазами, хватаясь за остатки одежды.

– Ведьмы должны ответить за это, – сказал Сэмюэль Пэррис, укрывая свое безумное дитя одеялом. – И поверьте, ответят. А вам спасибо.

– Б-большое с-спасибо, – прошептала Элизабет. – В-вы очень помогли... нам.

– Ну зачем ты это сделала? Зачем?!

– Тсс, – Абигайль зажала Бетти рот. – Не кричи. Услышат. Ты же не хочешь, чтобы нас услышали?

– Она не хочет. Она просто не понимает, что все это – для ее же блага. Правда, Аби?

– Ага, Элизабет.

Бетти вывернулась из цепких ручонок Абигайль, но убегать, как хотела вначале, не стала. Она отошла к старой лодке и нырнула в пролом. Внутри привычно пахло воском, маслом, гнилью и водорослями. Пучки солнечного света, проникая сквозь щели, рассыпались по гальке, белому валуну, служившему столом, и нескольким чурочкам-стульям.

– Извини, – фигурка Элизабет заслонила дыру в борту, и на мгновение стало темно. – Я должна была спросить твоего совета. Я хотела. А потом подумала, что лучше, если будет сюрприз.

– Подарок! – крикнула Аби с другой стороны. И ткнула ножиком в щель между досками, расшатывая. – Подарок для Бетти!

Они ведь безумны, обе. Абигайль, с ее приступами и готовностью ненавидеть всех. Элизабет, уже ненавидящая и слишком умная для своих девяти лет.

– Все получится очень-очень хорошо, – опустившись на колени у ног Бетти, Элизабет взяла ее за руки. Она смотрела снизу вверх, но при этом почему-то казалось, что именно Бетти ниже. Слабее. – Ты ведь хочешь избавиться от него?

– Да, да. Хочешь! Сама говорила!

Ножик скребся о доски, расшатывая. Совсем как в тот раз, когда Аби бочку дырявила.

– Он делает очень плохие вещи, – крошечные пальчики сжали запястья, дернули, заставляя сесть на песок. – И это следует прекратить. Но если ты расскажешь о том, что он делает, то тебе не поверят.

– Или объявят ведьмой!

– Именно. Объявят ведьмой. Духом, который совратил родного отца.

– Ты попадешь на виселицу!

Нет! Что они такое говорят? На виселицу? За что? Бетти ведь не делала ничего плохого! Это с ней делали, это ее...

Холодная ручка коснулась щеки, вытирая слезы.

– Не плачь, Бетти. Мы поможем тебе.

– Поможем! Поможем! – Нож повернулся в щели, с хрустом выдирая доски. – Конечно, поможем!

– Если тебя не послушают, то послушают меня. Еще как послушают, когда узнают, что Мэтью Хопкинс – не тот, за кого выдает себя... но следует быть очень осторожными, чтобы не испортить все.

Элизабет хихикнула и, вскочив, предложила:

– А давайте играть? В догонялки? Чур, ты водишь...

Человек появился на берегу с утра. Сначала он просто бродил вдоль линии волн, выглядывая что-то в меняющемся рисунке песка. После столь же дотошно исследовал развалины камней, а добравшись до рощицы молодых деревьев, скрылся в густом кустарнике.

Человек не ушел. Он терпеливо ждал, периодически сверяясь с серебряными часами. И поднялся, лишь когда небо порозовело, предчувствуя закат. Человек потянулся, выругался вполголоса, кляня затекшую ногу. Поудобнее перехватил трость, бесполезную на мокром песке, и зашагал, хромая, по узкой тропинке.

Направлялся он к старой лодке, уже не первый год гниющей на берегу. Она лежала, зарывшись носом в землю, глядя на темное море глазом-пробоиной.

– Есть тут кто? – нарочито громко спросил человек и стукнул тростью по доскам. – Эй, есть...

Прислушался и, наклонившись, сунул голову в пролом.

– М-маленькие дряни... грязные маленькие дряни... погодите... я вас... – он выбирался, пятясь задом и нервно озираясь по сторонам. Он говорил, не замечая, что с каждым словом тон его повышается и скоро шепот перейдет в крик.

Он не видел ничего и никого вокруг. В том числе и кривую тень, легшую на скалы. У тени были длинные руки с носатыми револьверами, широкая шляпа-тарелка и выгнутые бочками ноги.

Рыжий Джо с трудом сдерживался: чего проще, один выстрел, и конец проблеме. Свидетелей нету, про Джо шериф и не узнает. Про него, про Джо, все давным-давно забыли, а значит...

– Значит, вот как? Думали обмануть меня? Меня, Мэтью Хопкинса! – Человек погрозил тростью небесам и, повернувшись спиной, живо заковылял прочь.

Все еще можно выстрелить. Ну же, Джо, чего ты медлишь? И какая сила привела тебя на этот берег?

Человек снова крался.

Центральная улица – благо, фонари давным-давно ослепли. Дома рядком. Нужный за забором. Штакетины-копья и пустые банки на них словно головы поверженных врагов. Калитка. Нащупать запор удается не сразу – руки дрожат. Но человек справляется и с запором, и со страхом. И даже не вздрагивает, когда под ноги ныряет рычащий ком шерсти. Собака мелкая, хватает одного удара битой, чтобы рычание перешло в визг. И второго, чтобы визг смолк.