Виктор Пронин - Человеческий фактор

– А ты изменился, Епихин, – сказала она, не отрывая взгляда от экрана.

– Да? Интересно... В какую сторону?

– Конечно, в худшую.

– Почему «конечно»?

– Потому что, когда люди меняются в лучшую сторону, им об этом нет надобности говорить.

– И что же во мне изменилось, милая Жанна?

– Не называй меня милой Жанной. И дорогой тоже называть не надо. Хотя после всех твоих перемен я уже перешла в разряд милой, дорогой, как-то очаровательной обозвал...

– Разве это не комплимент?

– Это мат, Епихин. Самый настоящий, крутой, откровенный мат. И ты это знаешь. Раньше, во всяком случае, знал.

– Есть во мне еще какие-то перемены?

– Есть... Ты стал меньше пить.

– Это плохо?

– Да, это плохо. Ты никогда не пил слишком много, но когда совсем перестаешь пить... Это производит дурное впечатление. Это настораживает, озадачивает... Начинаешь метаться в догадках – что задумал этот человек, чего от него ждать, как спасаться.

– Что-нибудь еще?

– Ты стал молчаливее, сдержаннее, осторожнее в словах... Ты постоянно отягощен какими-то мыслями... А учитывая, что вещица, которую я для тебя достала... До сих пор в доме, ты так ее никому и не передал. Она что... Ждет своего часа?

– Все мы ждем своего часа, – неопределенно ответил Епихин. – Некоторые дожидаются.

– Вот видишь... Вроде ответил, а на самом деле промолчал. Ты меня еще любишь, Епихин?

– Хороший вопрос, – Епихин поднялся, прошел на кухню, открыл холодильник и, налив в стакан грамм сто водки, вернулся в свое кресло. – Отвечаю, Жанна, на такие вопросы я отвечаю легко, охотно, честно, искренне, как говорится, не скрывая, не тая... Я все еще люблю тебя, Жанна. И видит бог, ничего не могу с этим поделать.

– А что ты хочешь с этим поделать?

– Мне хочется, чтобы у тебя не возникал этот вопрос. Чтобы все было настолько очевидно и незыблемо, что... – Епихин залпом выпил водку, подержал ладонь у рта, перевел дух, поставил стакан на пол.

– Видишь ли, Епихин, это в самом деле хороший вопрос. И ты должен радоваться каждый раз, когда я тебе его задаю. Этот вопрос дает тебе возможность еще и еще раз заверить меня в своей любви... Или тебе уже надоело говорить мне о своей любви?

– Остановись, Жанна. Остановись. Не надо. Я немного посижу в кресле, полюбуюсь тобой, мне нужно какое-то время убедиться, что ты здесь, что существо, которое сидит напротив и задает каверзные вопросы, и есть та самая Жанна, которую я люблю и ничего могу с собой поделать.

– Ужинать будешь?

– С тобой? Конечно.

– У тебя все в порядке?

– Д... да.

– И тебе ничто не грозит?

– Нет, Жанна, мне ничего не грозит.

– И мы можем весело смеяться, хлопать в ладоши и дрыгать ногами? Кататься по полу? Кусаться и щипаться?

– Да, Жанна, да. Только чуть попозже. Я хлопну еще сто грамм водки, съем то, что ты мне предложишь... И это... Можно начинать все, что ты перечислила.

Легко спрыгнув с дивана, на ходу нырнув ногами в шлепанцы, Жанна направилась на кухню. Епихин взял пульт, не включая звука пробежался по каналам телевизора, выключил его да так и остался сидеть, уставившись в пустой черный экран.

– Кушать подано! – раздался из кухни голос Жанны.

– Ну что ж, – пробормотал Епихин. – Раз подано, надо идти. – Иду! – крикнул он уже громче.

На ужин была отбивная с зеленью, нарезанные помидоры и лаваш. Тут же возвышалась запотевшая бутылка водки и две граненые стопки.

– Каково? – спросила Жанна требовательно.

– Ничего лучше в мире не бывает, – искренне сказал Епихин.

– А что тебе приглянулось больше всего?

– Компания, в которой я оказался этим вечером.

– Подхалим несчастный! – засмеялась Жанна. – Знаешь, я тоже выпью... Если ты не возражаешь.

– Только приветствую.

– Тогда вперед!

Когда все было с урчанием съедено и выпито, Жанна подняла на Епихина хмельные, но какие-то невеселые глаза.

– Ты сыт, добр и великодушен? – спросила она.

– Да, так можно обо мне сказать.

– Тогда я поделюсь.

– Делись.

Жанна помолчала, раздумчиво поводила пальцем по скатерти, смахнула невидимые крошки, повздыхала с какой-то обреченностью...

– Знаешь, что я хотела сказать...

– Ну, скажи уже наконец!

– Скажу... С тех пор, как в этой квартире появилась та самая вещица... Ты знаешь, о чем я говорю... Так вот, с тех пор, как я по глупости своей и бестолковости притащила ее сюда... Здесь многое изменилось, и мы с тобой тоже не остались в стороне. Ты ведь для кого-то брал эту штуковину... Может, пора уже отнести ее по назначению... А то ведь у нее свой характер...

– Что ты имеешь в виду?

– Ей может здесь понравиться, и она не захочет переселяться куда-нибудь.

– А так бывает?

– Так чаще всего и бывает. И рано или поздно этой штуковине захочется испытать себя.

– Тебе и это известно?

– Да, Валя, и это мне известно. Она просто ждет своего часа. И дождется.

– Ты говоришь об этой штуковине, как о живом существе.

– Я говорю то, что есть. Они стреляют не тогда, когда нам хочется, а когда сами того пожелают. Они молчаливы, терпеливы, их даже можно назвать снисходительными по отношению к людям... Но однажды они могут сорваться, как и каждое терпеливое существо. Слишком большое терпение... Это уже не терпение.

– Что же это?

– Выжидание.

– Знаешь... – усмехнулся Епихин. – Я начинаю его бояться.

– Не надо. Ты себя бойся.

– Думаешь, стоит?

– Уверена. Эта штуковина подзуживает тебя, поддразнивает, соблазняет какими-то своими возможностями. Не заблуждайся, Валя. Она хитрее тебя.

– Учту, – проворчал Епихин. Ему не нравился этот разговор. Он чувствовал, что Жанна права, что она правильно почувствовала его состояние, но он не мог быть откровенным, она это понимала и не настаивала на невозможном.

– Ведь мы еще не расстаемся, нет? – спросила Жанна совершенно невинным голосом, как если бы спросила, не порезать ли еще один помидор в тарелку.

– Мне бы не хотелось, – ответил Епихин тоже голосом будничным и даже будто бы скучноватым.

– Вот и хорошо, – проговорила Жанна и начала собирать со стола посуду.

– А что... Есть какие-то признаки?

– Признаки всегда есть, – улыбнулась Жанна. – Важно то, какое значение мы им придаем и придаем ли мы им какое-то значение.

– Мне бы не хотелось, – повторил Епихин. – Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю...

– Когда в таких случаях произносят слово «тоже»... Оно вдвое уменьшает значение того, что говоришь.

– Я знаю, – сказала Жанна.

– Дразнишься?

– Нет... Пытаюсь выжить.

– Остановись, Жанна... Остановись. Еще не вечер.

– Посмотри в окно! – рассмеялась Жанна. – Уже фонари включили, а ты говоришь – не вечер.

– Это их фонари, – ответил Епихин без улыбки. – Жанна... Это их фонари, это их вечер, их закат.