Виктор Пронин - Купите девочку

– Я поспрашивал соседей, они мне и посоветовали заглянуть к вам.

– Ко мне?!

– Да, женщина одна направила к вам. Зайдите, говорит, в семьдесят первую квартиру.

– Не представляю даже, кто мог вам такое сказать? – она с явной подозрительностью посмотрела на Андрея.

– Она назвала себя колдуньей и предложила даже приворожить кого-нибудь, если, конечно, мне очень нужно. Причем согласилась плату взять натурой...

– А! – рассмеялась женщина облегченно – ее сомнения разрешились легко и просто. – Рыжая-кудлатая? – спросила она, хохоча.

– Точно! – кивнул Андрей. – Я еще подумал, что если мне совсем тяжко будет, пусть приворожит...

– Она приворожит! Она вам такое приворожит, что ни один священник никакими молитвами не поможет. Мы обходим ее десятой дорогой.

– Она и в самом деле что-то может?

– Знаете, может, – женщина быстро взглянула на Андрея – не смеется ли он над ней. – Как-то вышла утром на работу, встречаю ее во дворе. Зыркнула на меня и прошла мимо. Потом окликает... Подхожу, она и говорит... Не ходи, говорит, сегодня никуда. Отсиди дома. Беда над тобой кружит. Закройся, говорит, на все замки, выключи телефон и сиди.

– И вы послушались?

– Конечно, нет! Но в троллейбусе у меня сумочку срезали. Денег там не было, а вот серебряные серьги, кольцо, кулон... Все ахнулось. Да вы садитесь! – спохватилась женщина и указала Андрею на диван. – Пришла на работу, а у нас секретарша заболела... Начальник велел отпечатать какой-то документ, а я не там запятую поставила. А запятая очень принципиальной оказалась – в десять раз завысила какие-то показатели. Схлопотала выговор. Пришла домой, а квартира водой залита. У нас воду отключали, а я оставила кран открытым. Такие дела.

– Простите, как вас зовут? – спросил Андрей.

– Света. Хорошее имя? – Во взгляде, в голосе, во всем поведении хозяйки Андрей ощущал беззащитность, она как бы постоянно хотела получать подтверждение, что правильно говорит, правильно себя ведет, что в ней самой нет ничего смешного.

– Хорошее, – кивнул Андрей. – У меня, правда, с этим именем связаны печальные воспоминания, но имя хорошее.

– Девушка ушла? – сочувствующе улыбнулась Света.

– Ушла.

– Вернется, – успокоила женщина.

– Не вернется. Погибла.

– Ой, простите, ради бога! – она прижала ладони к груди. – Я такая дура! Не обижайтесь, ладно?

– Не буду, – улыбнулся Андрей и вдруг остро и явственно почувствовал, что лучшего момента не подвернется. – Вы дадите мне хотя бы телефон Нади?

– Конечно, – засуетилась Света. – Вам домашний или служебный?

– Да любой... Дайте оба, где-нибудь да найду.

И Света простодушно набросала на клочке подвернувшейся газеты два номера телефона. Андрей взял, всмотрелся в них, убедился, что все цифры внятны, и, сложив клочок бумаги пополам, сунул его в карман.

– Может быть, отсюда и позвоните? – предложила Света. – Она в «Фокусе» работает, здесь недалеко.

– Что вы! – испугался Андрей. – Да я два часа буду собираться, вокруг телефона ходить и думать, чего сказать... Спасибо, – сказал он, поднимаясь. – Раз уж так получилось, раз уж мы и про колдовство поговорили, и про чудеса всякие... Дайте мне и свой телефон, чего не случается, скоро Восьмое марта... Поздравлю.

– Поздравьте, – и Света набросала на той же газете свой номер. Она замялась, и Андрей понял причину – все складывалось так, что и он должен был оставить свой номер, но не мог он этого делать, а давать ложный не решился, это было бы уже слишком.

– Обязательно позвоню, – заверил он уже из коридора. – Проверьте краны! Вдруг опять открыты.

– Уже ученая! – улыбнулась Света. – Всего доброго, – и она закрыла за ним дверь. Услышав скрип засова, Андрей усмехнулся про себя – чего стоит такая осторожность, если хозяйка открывает дверь по первому же звонку.

Выйдя из подъезда, Андрей поторопился подальше уйти от этого чреватого дома, где так быстро и разнообразно мрут старики, где на лестницах люди охотятся друг на друга с отточенными кинжалами, где живут колдуньи, предупреждающие людей о троллейбусных кражах, но не в состоянии предвидеть смертоубийство, где дочки работают в тех самых фирмах, сотрудников которых убивают их отцы, а в холодильниках лежат мерзлые руки мертвецов, которые тянутся к живым и, самое страшное, дотягиваются, все-таки дотягиваются.

Пафнутьев давно заметил странную закономерность, с которой он сталкивался при каждом расследовании, – до какого-то момента дело, кажется, топчется на месте, добытые сведения не связываются, не соединяются в одну картину, свидетели поют каждый на свой голос, ни в чем не подтверждая друг друга, а документы, которые удается добыть, чуть ли не рискуя жизнью, выглядят совершенно чужими и ненужными.

Помня об этом, Пафнутьев терпел, стараясь не делать поспешных выводов. Он знал, что будет невинный телефонный звонок или придет по почте пустая вроде бумажка, брякнет новое словечко свидетель – и все соединится, свяжется в единый узел, из которого нельзя будет выдернуть ни единой нитки. А до этого момента надо просто работать, посылать запросы, звонить, допрашивать, совать свой нос во все дыры, куда он только может протиснуться.

И воздастся.

Ищущий да обрящет – эти слова знал и Пафнутьев, верил в их справедливость. Не догадываясь о том, он был согласен с Бевзлиным – знания рождают скорбь. Но понимал эту мысль иначе – чем больше он узнает о преступлении, тем больше подлости и злодейства перед ним открывается. Но был готов к этому, зная, что в его работе иначе не бывает. В конце концов, он добивается от людей не признания в любви, не описания красот земных или небесных, он добивается все новых и новых подробностей об убийстве, насилии, мести...

Стоя у окна и глядя в темнеющее весеннее небо, Пафнутьев не думал об этом, надо быть дураком, чтобы постоянно думать о чем-то важном и возвышенном. А поскольку Пафнутьев круглым дураком все-таки не был, то думал он о том, что вечером, когда уже нет солнца, начинают замерзать лужи и потеплее одеваются прохожие, что в этой прохладе и синеве сильнее чувствуется весна. Так, наверное, острее ощущаешь холодноватый поцелуй в синих сумерках, нежели жаркий и обильный во время шумного застолья...

– Ну, ты даешь, Павел Николаевич, – пробормотал он пристыженно, осознав, какие шальные мысли вдруг полезли из него при первых проявлениях весны. – Что же, Павел Николаевич, попрет из тебя, когда травка зазеленеет?

И тут прозвенел звонок.

Пафнутьев удивился, потому что рабочее время закончилось, по делу звонить никто не станет, разве что произошло нечто чрезвычайное. Да и задержался он в кабинете случайно, уже давно должен был выйти из прокуратуры.

Звонила Вика, звонила жена, к которой он до сих пор испытывал какую-то робкую влюбленность. Вика же если не робела перед Пафнутьевым, то жила с непреходящим удивлением, озадаченностью: «Ну и откололи мы с тобой, Паша, номер, когда расписались всем на удивление, ну и откололи... Гаси свечи!»