Лариса Соболева - Список нежных жертв

– А ты изучал поведение маньяков, которые были раньше? Хотя бы теоретически?

– Я же просто сыскарь. Чего мне изучать? Стратегию вырабатывает следак, он и должен изучить подобные дела досконально.

– А лично ты что знаешь о нем? У этого серийника есть особенности?

– Пф! – фыркнул Савелий. – А то! Да все живодеры жутко индивидуальные, у каждого свой почерк. Некоторые специально придумывают особенности и воплощают их в жизнь. Скажем, есть живодеры, которые своим жертвам горло режут, а есть, которые вида крови якобы не выносят, поэтому удушают чем придется. Некоторые оригиналы свои похождения снимали на пленку, делали надписи кровью жертвы. Короче, у каждого свои понты, рассчитанные на устрашение. На самом деле у них одна страсть – убить. Слово есть красивое – деструкция, а обозначает оно разрушение нормальной структуры. Так вот для живодера деструкция – то есть когда жертва трепещет в предсмертных судорогах – высший кайф. Для этого они порциями выпускают из нее кровь, жертва ослабевает, тогда и наступает кульминационный момент. Тогда убийца наносит последний удар и взлетает на небеса от кайфа, как будто всадил себе дозу. Есть такие, кто даже не насилует, а онанирует в момент деструкции. Наш живодер сначала кайфует от пыток, затем наносит удар ножом и только в момент этой самой деструкции насилует. Видимо, предсмертные судороги жертвы создают у него иллюзию взаимности совокупления. Но у него есть еще особенность. Он насилует, а спермы нет, что довольно странно. Презервативом пользуется или искусственным... Все.

– Не много, – вздохнул Эмиль.

– Ну уж что имеем... Да и то я зря вам это рассказал. Поймите, расследованием преступлений должны заниматься профессионалы, а вы будете только мешать. Как только живодер почует опасность, сразу заляжет на дно. Всплывать будет редко, а значит, бить метко. Тогда времени на его поимку уйдет еще больше и жертв будет до фига. Вижу, не убедил, поэтому прощайте.

Савелий надел кепку, вышел из машины, поднял воротник кожаной куртки и побежал, перепрыгивая лужи. В дверях кафе появилась Варвара, крикнула вдогонку:

– Савелий! Ты куда?

Он на ходу обернулся и прощальным жестом дал понять, что торопится. Варвара и Лешка забрались в автомобиль Эмиля, чертыхаясь по поводу дождя.

– Ну? – нетерпеливо спросила Варвара. – Полезную информацию извлекли?

– Извлек, – задумчиво произнес он.

Эмиль смотрел на «дворники», с тягучим скрипом разгребавшие воду на лобовом стекле, и думал о нем. О живодере, как сказал Савелий. И прячется он где-то в городе, еще недавно казавшемся Эмилю небольшим и до последнего кирпичика знакомым. В каком же месте искать живодера? Теперь город виделся ему огромным. Его не обыщешь, как делают обыск в квартире. А живодер, возможно, уже вышел на охоту и тоже ищет... новую жизнь.

Алена долго думала и все же пошла в милицию. Написала заявление, его приняли и... потеряли интерес к девушке. Она потопталась с минуту на месте, затем спросила дежурного:

– И это все? Хоть охрану дайте.

– Охрану? Это можно. В час это будет стоить...

– Погодите, погодите! – остановила его Алена. – При чем тут «стоить»? Разве государство не обязано охранять меня?

Дежурный заквохтал, давясь смехом, отчего Алене стало неловко, будто стоит она перед ним голая. А через минуту на нее накатила злость, потому что милиционер заявил, не мудрствуя лукаво:

– На вас на всех охраны не напасешься. Ну, представь: если к каждой девчонке, за которой бегает пацан, приставлять охрану...

– Понятно, – грубо оборвала его Алена. – Тогда какого черта я писала заявление? Думаешь, мне покрасоваться перед милицией захотелось, да?

– Заявление пойдет к начальству, оно решит, что делать.

Топнув от злости ногой, Алена пошла к выходу. В дверях столкнулась с задумчивым Савелием. Бросив в него уничтожающий взгляд, девушка выскочила, ругаясь, на улицу и раскрыла зонт.

– Кто такая? И чего злая? – спросил Савелий у дежурного.

Тот молча протянул ему заявление. Едва Савелий прочел, рванул на улицу за девушкой, но среди прохожих не отыскал ее. Раздосадованный, он вернулся в отделение. Ему пришла в голову гениальная мысль, каким образом нейтрализовать Эмиля Максимовича. А мысль такая: посадить его на хвост девушке, пусть и ловит своего маньяка, а профессионалам не мешает. Жаль только, что не запомнил ее. Плюхнувшись на стул, Савелий набрал номер телефона Эмиля.

Старик дулся на Оленьку. Ведь она посмела рассказать дочери о поведении ее папы и о том, что он мечтает всех уничтожить. А рассказала она о происшедшем неприятном случае потому, что Оленьке самой стало неспокойно – мало ли что еще взбредет в маразматическую голову ее подопечного. Шутка ли – он открыл газовые конфорки! А если б Оленька не вошла вовремя?

Вопреки ожиданиям, хозяйка не пришла в ярость. Она явилась в комнату к отцу и предупредила, что в наказание на три дня лишает его сладкого.

– Негодяйка! – с чувством бросил он в сторону дочери и отвернулся.

После этого его заперли, а «негодяйка» пригласила Оленьку попить чайку.

Сказать по правде, Оленьке сцена встречи отца и дочери не понравилась. Она хотела лишь предупредить, что у дедушки начался рецидив и что следует показать его врачу, а тот должен провести курс лечения. Но вместо срочных мер хозяйка решила наказать отца, о вызове же врача на дом даже речи не шло. И вообще, Антонина Афанасьевна несколько странно повела себя: будто произошло незначительное недоразумение, а не покушение на жизнь всех членов семьи, включая Ольгу. И особенно странным было приглашение на чай – обычно Антонина Афанасьевна не отличалась любезностью.

А тут она сама разлила чай по чашкам, поставила печенье и конфеты на стол. Правда, готовила угощение молча, будто отбывала повинность. И не поймешь – что у нее на уме. Она вообще женщина скрытная, даже с мужем мало разговаривает. Во всяком случае, при Оленьке. Станислав Миронович, кажется, тоже не отличается разговорчивостью. В общем, семейка та еще. Оленька водила ложкой в чашке в тишине, думая про себя, что атмосфера чаепития получилась натянутая, не стоило соглашаться на него.

– Вы осуждаете меня, – не спросила, а как бы утверждала Антонина Афанасьевна. – Мой отец – это наказание свыше. Оно перешло на сына. Разумеется, рикошетом ударило и по мужу, хотя расплачиваться за грехи отца должна была бы одна я, только я.

Оленька ждала, что последуют хоть какие-то объяснения этим странным словам. Но фразы хозяйки были брошены как бы в пустоту, случайно вырвались, и не отчаяние послужило тому причиной, а усталость. По этой же причине она не стала распространяться далее, допила чай и приказала не давать старику сладкое, не разговаривать с ним. Видя, с каким внутренним протестом Оленька смотрит на нее, она пояснила: