Екатерина Лесина - Плеть темной богини

– Только едва не убили.

– Да я же не в нее… не в нее… я вообще только напугать хотел. Обеих. Чтоб не сговорились между собой. Что, если бы она с сестрицей подружилась, а? Или уехали? А?

– Тогда бы у вас не осталось шансов дотянуться до денег, – а ласковый голос у Баньшина, понимающий, душевный. С таким соглашаться легко, и Леха соглашается, кивает, облизывает сухие губы.

– Я не мог им позволить, не мог…

Илья поднялся и вышел. Слушать дальше не было сил, да и девчата небось волновались.

Выпороть бы их за подобную самодеятельность… или обнять, всех троих сразу, просто оттого, что обошлось, что живы и что ночь все-таки хорошая. Летняя и горячая. Жасмином пахнет. И сигаретами.

– Будете? – Петр стоял на крыльце. Курил. – Знаете, я все не могу понять, почему люди так охотно верят в то, что можно управлять другими? Ведь не деньги же главное и не тот несчастный, которого допрашивают…

– Несчастный? – Илья перебил, вспыхнув злостью. – Думаете, он несчастен?

– Был бы счастлив, не опустился бы до такого. Он несчастен. И тот, кто толкнул его, тоже несчастен. Он полагал, что стоит Плетью завладеть, и он станет всемогущ… Только вот не следует шутить с богами, как правило, у них собственные цели.

В тот момент Илья ему не поверил. В тот момент Илья просто дышал сигаретным дымом и запахом жасмина, думая, что именно скажет, вернувшись домой. И что сделает, и чего не сделает.

Он отпустит Алену.

Он перестанет раздражать Дашку мрачностью.

Он попробует жить так, чтобы быть счастливым.

На следующий же день, узнав о судьбе Эльдара Викентьевича, с которым случился сердечный приступ, Илья лишь укрепится в собственном решении. И мир шагнет ему навстречу.

Сам же адвокат спустя несколько месяцев сумеет выйти из комы и даже восстановиться физически, вот только разум его окажется поврежден куда как сильнее, чем предполагали врачи. Единственное, о чем будет помнить и говорить Эльдар Викентьевич, – это стигийские псы, плеть и древнегреческая богиня Геката. Феномен сочтут интересным, но не более.

Но все это будет потом. Сейчас же Илья слушал стрекот сверчков, щебетание птиц, очнувшихся перед рассветом, и спокойные рассуждения Петра о людях, богах и судьбе.

Магда приехала сюда по просьбе Юленьки и теперь спрашивала себя – зачем? Что это за место такое? Старый парк, находившийся на краю города, пребывал в древнем запустении, в каковом, однако, не было ни неряшливости, ни ветхости. Старая ограда с облупившейся синей краской, за оградой – лохматые кусты с белыми бусинами ягод и редкими, не отцветшими еще кистями сирени. Чуть дальше – деревья: высоченные тополя с обрезанными ветвями, серебристые клены и рябины.

И дорожки здесь были особенные, вымощенные крупным речным камнем, некогда с высокими бордюрами, от которых теперь остались лишь отдельные куски.

– Мрак, – сказала Магда. Тонкие шпильки ее туфелек норовили соскользнуть в трещины между камнями, и Магде приходилось балансировать. Но злости не было, напротив, в душе вдруг появилось спокойствие, такое, какое бывает лишь по возвращении домой. Теперь Магда его знала. Теперь у нее был дом и была сестра. Но не признаваться же вот так просто в собственной слабости? Нет, она еще не привыкла быть настолько мягкой. – Нет, ну, сестричка, вечно ты как выберешь…

Дом показался неожиданно, построенный против правил, в низине, прикрытый разлапистыми кронами деревьев. Древнего виду, он в первую минуту показался заброшенным. Во вторую – спящим. Светлые стены с остатками желтой краски подставляли бока солнцу, и свет плавился на черных стеклах, стекая на широкие подоконники, и оттуда, по сохранившейся лепке, вниз, на узорчатое крыльцо.

Дремали полнотелые кариатиды под зонтиком крыши, дремал и высеребренный пионер с ведром на постаменте, дремала и старуха в синем ситцевом халате. Эта, правда, спала чутко, нежданных гостей услышала загодя, встрепенулась, прищурилась и спросила:

– Вам чего?

И следом за старухой, разбуженные голосом, засуетились, заорали галки с воронами, взлетели, громко хлопая крыльями, голуби с крыши дома, и тихо-тихо, стеклянно, задребезжало окно.

– Мы к Валентине Федоровне, – сказала Юленька, поправляя сумочку. – По делу.

– Так идите, раз по делу… все по делу… хоть бы кто неделовой пришел, – старуха снова плюхнулась на лавку, достала из-под широкого зада газету и, развернув, прикрыла лицо. – Идите, идите, только тихо, а то побудите! Контингент у нас беспокойный.

В доме витал аромат булок и корицы, кипяченого молока и еще чего-то сладкого, мирного. На стенах висели рисунки, частью прилепленные скотчем, частью – посаженные на гвозди.

– Да, а ты, сестричка, затейница… шеф-помощь оказывать будем? Или сразу усыновлять-удочерять? – проворчала Магда.

Детский дом. Просто дом для детей. В доме, где живут дети, не должно быть тьмы и горя, но только свет. Да, именно утерянный свет ее собственного детства, о котором не хотелось вспоминать.

– А я записки нашла, на квартире Зои Павловны, бабушкин дневник. Ну и так, кой-какие записи, от деда, наверное. Тут прежде больница была, еще в царские времена. И после революции тоже. И врач работал хороший…

– Угу, а потом взял и умер. И с этого все началось, – Магда пыталась защититься от того, что окружало ее, обнимая, обманывая звуками и запахами, но привычные способы не помогали.

Детский дом. Дом, где живут дети, брошенные и ненужные, такие, которые очень хорошо знают, что взрослые умеют делать больно. Магда ведь знала. И знание это дорогого стоило.

Где-то вверху хлопнули двери, раздался топот, затем смех.

– Да, началось… – Юленька, оглядевшись, решительно направилась куда-то в глубь холла. – Идем.

– Зачем?

– Ну… мы же можем помочь, правда? Деньгами и просто… Ты ведь понимаешь, о чем я?

Кажется, Магда и вправду понимала. Когда вокруг слишком много темноты, то стоит побороться за каждую каплю света.

Правда, в этом доме света хватало. Проходя сквозь узкие окна, он разливался по холлу, набираясь красок в детских рисунках, и сам уже расцвечивал мир.

И это было прекрасно.

Пусто было в храме моем, тихо было в храме моем, догорал огонь в медных чашах, плыли отсветы пламени по полу, по колоннам ионическим, а может быть, дорическим или еще каким-нибудь, ведь здесь, во сне, все зыбко…

Крошатся под ногами каменные плиты, текут струями песка: я наклонился, зачерпнул горсть, поднес к губам, пробуя холодную пыль на вкус. Пахла хлебом. Вкусно. Голодно.

Отпустил, страшась очнуться ото сна: если уж умирать, то здесь, в храме, посвященном хранительнице путей, великой Гекате, не сумевшей управиться со стаей.

– Ты тоже не смог, человек, – она сидела на земле и уже не казалась мне богиней – просто женщиной. Одной из тех, из многих, кому доставалось место в жизни моей.