Галина Романова - Старая тайна, новый негодяй

Я шла по тротуару к зданию института, серая громадина которого уже показалась из-за поворота. Шла и на ходу продумывала вступительную речь. Непонятно с чего, но мне вдруг сделалось неуютно. Ну, вот приду я сейчас и что скажу?

Здрассте, Борис Моисеевич! Я — Даша. А у меня к вам дело. Очень хочется узнать поподробнее про одного вашего сотрудника, не знаю его ни фамилии, ни отчества. Возраст и тот приблизительно. Зовут его Сашей, но это не принципиально. Могут звать и не так — в одном месте он, например, Сережей назвался. Зачем это мне? Да так… Надо удостовериться в том, что этот человек способен на убийство…

— Дура! — выпалила я невольно, останавливаясь у витрины кондитерской.

Дура и есть. Так подумает обо мне кто угодно, и этот самый Борис Моисеевич в первую очередь.

Но Борис Моисеевич не подумал. Более того, задумчиво смотрел на меня какое-то время, а потом со вздохом произнес:

— Саша мог бы!..

Это была награда за мое откровение, награда за мытарства, которые мне довелось испытать, пробиваясь к нему в кабинет.

Охрана в институте могла бы сделать честь президентской. Чем именно занимались сотрудники этого заведения, осталось для меня тайной за семью печатями, поскольку из витиеватого названия на табличке у входа мне не удалось понять ничего. Но охранялось это заведение бдительнее Пентагона. Что, откуда, зачем… Бог мой! Я едва не ретировалась обратно. Может быть, так бы и сделала, если бы не было остро жаль потраченных впустую времени и денег. А потратилась я основательно, купив огромных размеров торт, фруктов и бутылку настоящего марочного вина. Куда мне теперь со всем этим добром?

— Вы чего притащились сюда без звонка? — зашипел мне в спину кто-то из опоздавших на службу работников. — Надо было позвонить, предупредить. Как вас зовут?

— Даша, — так же тихо ответила я, не поворачиваясь к благодетелю.

— О-оо, Дашенька! — раздалось в тот же самый момент над самым моим ухом, и на плечо легла почти невесомая мужская рука. Клонируют их тут, что ли, с такими кукольными ручонками. — Чего же вы не позвонили?!

Я повернулась, обрадованно закивала, будто сто лет знаю крохотного мужичка, бросившегося мне на помощь. И тут же обескураженно развела руками:

— Так вот получилось.

— Василич! Ну, ты барышню не обижай! — тут же переадресовал мужчина свою речь охраннику. — Барышня, понимаешь, к Моисеевичу с тортом! Тот ее, поди, с самого утра ждет, а ты тут препоны чинишь! Нехорошо! Сам будет огорчен!

Кто же устоит после такого? Дрогнул и Васильевич, свирепого вида мужичонка, который все норовил вышвырнуть меня вон. Благодетель между тем проводил меня до кабинета директора. Постучал в его дверь, дождался, пока ему благосклонно крякнут из кабинета, и потом впихнул туда меня.

— Ни пуха! — успел шепнуть он мне перед тем, как исчезнуть. — Старик крут!

«Крутой» старик сидел за огромным столом. Из-за вороха пухлых папок с бумагами торчала лишь его макушка с нанизанными на нее очками в старомодной роговой оправе. На меня он не смотрел минут пять, никак не меньше. Потом прокряхтел что-то вроде «проходите, чего столбом встали», и лишь тогда поднял на меня глаза.

Борис Моисеевич был маленьким, пухленьким, но отнюдь не безобразным. Удивительный старец! С поразительно проницательными глазами оливкового цвета и копной седых, совершенно белых волос. Как только мы представились друг другу и я заглянула в его умные глаза, так сразу и поняла: правду и ничего, кроме правды! Врать ему нельзя, потому что это бесполезно. Путаясь, то и дело перескакивая с одной подробности на другую, я изложила ему всю цепь событий, которые успели произойти со мной и не только за последний месяц.

— Вы знаете, рассказ получился, наверное, бессвязный, но только потому, что я впервые решилась произнести все это вслух. Пока мысли были разрознены, все казалось не так… — я запнулась, потому что Борис Моисеевич внезапно соскочил со своего места и очень быстро пошел к шкафу в самом дальнем углу. При этом он смешно подпрыгивал, сильно наклонив вперед седую голову, словно пытался обогнать самого себя.

Вернулся он очень быстро, с какой-то папкой под мышкой, почти такой же, какие заполонили весь его стол, с той лишь разницей, что эта была в кожаном переплете.

— Пока вы не проговорили все это вслух, вам оно не казалось столь страшным, так? — закончил Борис Моисеевич мою мысль, перелистывая содержимое кожаной папки.

— Да, наверное!

— Не наверное, а так и есть! — запальчиво произнес он, остановившись на какой-то странице, которую я, сколько бы ни тянула шею, не видела. — Потому что то, что вы мне сейчас рассказали, ужасно!!! Настолько ужасно, что просто нет слов, и я лично не нахожу этому никакого объяснения! Идите сюда! Идите, идите, не бойтесь! Старик, он хоть и крут, но не кусает таких молоденьких и хорошеньких.

Он рассмеялся, вогнав меня в краску своим комплиментом: уже давно меня никто не называл молоденькой. Обогнув стол, я подошла к тому месту, где он стоял, и, едва взглянув на разворот страниц, сразу произнесла:

— Это он! Это Саша, о котором я вам рассказывала!

— Так я и думал! — произнес Борис Моисеевич, с шумом захлопнул папку, на которой значилось «Личные дела», упал в кожаное кресло, в котором вдруг сделался как будто меньше ростом, и снова повторил: — Так я и думал! Саша, Саша… Чертов гений!..

— А он гений? — спросила я, возвращаясь на свое место.

Подумав, отодвинула коробку с тортом, которую водрузила перед собой еще в самом начале нашего разговора, чуть потеснила гору папок, барьером возвышающуюся между нами, и уставилась в его глаза. Ну, нравилось мне в них смотреть, что тут поделать!

— Еще какой! Его бы подвиги да на благо… Ан нет! — Борис Моисеевич ворохнулся в кресле, распрямляясь и делаясь чуть внушительнее. — Всем-то он был недоволен! То государство его не устраивало, то режим этого государства, то не у тех родителей родился… Есть такая категория людей, Дашенька, которым никогда не бывает хорошо и достаточно. Сколько бы они ни имели… Н-да… И сподличать Сашка может запросто. Коварства в нем на пятерых. Не подумайте, что я злословлю, упаси меня бог. Просто хочется вас предостеречь. Держитесь от него настолько далеко, насколько позволяют условия. Пока он работал у нас, я как-то еще мог влиять на него. Но после того, как он побывал там!..

— Где там?! — я посмотрела в потолок, куда указывал пухлый перст Бориса Моисеевича, но ничего там, кроме трещин и следов протечек, не обнаружила.

— В тюрьме, дорогая! Его арестовали уже после того, как он от нас ушел. Арестовали по подозрению в изготовлении и сбыте наркотиков. Дурак! Ну, не его это ипостась: торговля. Гений, он потому и гений, что распыляться не должен на все сразу. А он полез!