Екатерина Лесина - Маска короля

Джек говорил мне что-то, но я не слушала; затем – слушала, но не слышала, просто смотрела в эти глаза и молча наслаждалась тем, что со мной разговаривает Бог…

А потом началась служба. Пришли люди, и Джек ушел от меня, теперь он говорил с трибуны, которая больше не казалась мне смешной. Ко мне вернулось давно забытое состояние души – ощущение чуда: белый, наполненный светом и радостью храм, веселые люди в белых одеяниях – Светлана обещала, что мне тоже такое дадут, и в следующий раз я не буду выделяться из их рядов.

Мы молились, пели какие-то песни, я не знала слов, но все равно подпевала, и никто не шипел и не указывал мне на ошибки… В самом начале богослужения каждый, и я в том числе, причастились из огромного общего кубка. Насколько я помню, кубок был серебряный и тяжелый, я с непривычки едва не выронила его, а тягучее, словно свежий мед, вино пахло травами… Я сделала большой глоток, моя душа развернула крылья и воспарила к свету…

Домой я вернулась… Как-то вернулась, как – не помню: слишком много для одного дня света, полузабытой детской радости и всеобъемлющего счастья, которое пообещали мне сегодня серые глаза американского проповедника с лицом Бога…

А дома меня ждали. Локи, уставший, в пропахшей пылью и потом одежде, и очень злой. Одним словом, демон. Я заглянула демону в глаза, и мое дурацкое счастье разлетелось на тысячи осколков…

Он ехал так быстро, как только мог. А дорога, как назло, – мокрая, он дважды едва не слетел с трассы, но скорость не сбавил. Когда быстро едешь, приходится гораздо внимательнее следить за дорогой, и тогда не остается ни сил, ни места для глупых мыслей. А все Гера виноват, и вопросы его дурацкие.

«Зачем тебе это нужно?»

Действительно, зачем? Зачем скитаться, словно неприкаянному призраку на развалинах замка, мерзнуть зимой, мокнуть осенью? Зачем ночевать на вокзалах и лавочках в парке, периодически объясняя ментам, что он вовсе не бомж, а просто прилег отдохнуть? Зачем, в конце концов, рисковать своей жизнью? Уже дважды его едва не спровадили на тот свет.

В первый раз это произошло уже давно, он тогда только-только начинал, но, если бы не подоспевшая вовремя «скорая», вполне мог бы и закончить. Локи на всю жизнь запомнил запах больницы – лекарств, апельсинов и хлорки… Тогда посмотреть на везунчика, у которого пуля прошла в двух миллиметрах от сердца, приходили все – и врачи, и медсестры, и больные. А врач еще сказал: «Живучий ты, парень, считай, в рубашке родился… а с твоим-то диагнозом и вовсе… чудо»

Второй раз был в прошлом году, не пуля – нож, но очень неудачно. Крови он много потерял, а до больницы так и не добрался, в лесу слег, а очнулся в избушке местной знахарки, бабы Серафимы. Она-то и выходила его тогда – без капельниц, антибиотиков, безо всякого медицинского оборудования, одними травами и долгими заунывными молитвами на смутно знакомом языке. Она так и не сказала, что это был за язык, Серафима вообще не любила разговаривать, предпочитая объясняться знаками. Окрестные жители почитали старуху за ведьму и побаивались ее, но все равно шли к перекосившейся избе со своими бедами: у кого скотина заболела, у кого дети, у кого муж запил. Серафима помогала не всем, и дело было не в подношении, тут она проявляла редкостное равнодушие, что принесли, то и ладно, но к одним она выходила, слушала их, давала какие-то травы, советы, а на других вообще не обращала ни малейшего внимания. Локи собственными глазами видел, как однажды какой-то мужик три дня просидел на пороге, а Серафима все три дня обходила его, как пустое место. На четвертый день мужик исчез, видимо, все понял.

Когда же Локи выздоровел, Серафима и его выставила из избы. Вывела во двор и махнула рукой в сторону леса: «На Путиришки, туда иди. – И, тяжко вздохнув, добавила: – Бросил бы ты свое занятие, парень. Если человек сам свою душу сберечь не может, то и ты ничего не сделаешь. В этот раз смерть я от тебя отвела, но больше ты ее не дразни, уже дважды она за тобой приходила, в третий заберет. Если только…»

– Что «если»?

– Сам поймешь, не маленький, – буркнула Серафима и скрылась в избе.

И почему она ему вспомнилась, предупреждение ее? Серафима слов на ветер не бросала, раз сказала, что смерть придет, значит, придет. Да и что печалиться, рано или поздно она за всеми приходит, а занятие свое он бросит. Обязательно. Это – последнее дело. Личное дело.

Незаконченное.

И отступать поздно, что там на этот счет его любимые римляне говорили? Ducunt volentem fata, nolentem trahunt. [8]Вот уж у кого действительно советы на все случаи жизни имелись.

В ее квартире было пусто, только кот вышел ему навстречу, просто так, чтобы посмотреть, кто там заявился. Локи угостил кота рыбкой, специально в магазин заехал, и тот благодарно замурлыкал. А может, и не благодарно, просто замурлыкал, захотелось ему.

Лия вернулась, когда за окном стемнело, и Локи мгновенно понял – не зря он так спешил. Сколько раз в своей жизни ему доводилось видеть такое вот радостно-одухотворенное лицо: глаза сияют, а заблудившаяся душа рвется навстречу всему миру…

Голова болела невыносимо. Казалось, что в ней поселились тысячи бубенчиков, и каждый звенит, дребезжит на свой собственный лад, и от этого многоголосного звона череп вот-вот расколется. Чтобы не допустить такой катастрофы, я держала голову обеими руками, но проклятое дребезжание не утихало. Локи обещал, что скоро все пройдет.

Это он во всем виноват, разрушил такие замечательные иллюзии, забрал мою радость, детский восторг и свет, принесенный из храма. Было очень обидно, я даже порывалась указать Локи на дверь.

Но он усадил меня в кухне и сказал, что надо снять установку. Что такое установка, я не очень понимала. Снимают порчу, сглаз, проклятие, а установка? Зачем ее снимать? Кажется, я пыталась сопротивляться, правда, недолго, через несколько ударов сердца всякое желание двигаться пропало, а потом весь мир вокруг куда-то поплыл, как отражение в реке. Неподвижными остались лишь два огонька: один ослепительно-зеленый, а второй коричневый. Никогда прежде не доводилось мне видеть коричневых огней. Я потянулась к ним, чтобы выбраться из круговорота, и очнулась в своей кухне, наедине с ужасной головной болью.

А Локи, похоже, приходилось еще хуже. Он сидел напротив, опираясь спиной о стену, и дышал, как после марафона. Кожа бледно-восковая, на лице капельки пота, а руки дрожат. Да уж, а моя больная голова – это, оказывается, не так уж и плохо. К тому же, как он и обещал, боль почти прошла, и бубенцы замолчали. Почти благодать. Теперь я чувствовала себя уставшей, просто уставшей, и ничего более.

– Эй, тебе плохо? Врача вызвать? – спросила я.