Валерия Вербинина - Званый ужин в английском стиле

— Или из-за моей семьи? — спросил Александр.

Он был совсем рядом, стоит только руку протянуть: Амалия слышала его тяжелое дыхание.

— Из-за того, что они не приняли ваших родных?

Конечно, и отношение его родных сыграло свою роль. Разве могли у них вызвать симпатию гордые, но не обремененные достатком самые близкие Амалии люди — дядя, заядлый картежник, и мать, слишком яркая, слишком непохожая на всех. Вдобавок ко всему они были поляки, что более чем серьезно в те времена. Сколько русских писателей выводили польских подданных российского императора в своих произведениях, и все выходило нечто карикатурное и крайне малоприятное: в лучшем случае — стяжатели, задиры, пустопорожние врали и хвастуны, в худшем — шулера, обманщики и вообще самый что ни на есть пустяковый народ. (Заметим в скобках: разве что однажды у писателя Булгакова появится в романе положительный герой польского происхождения, капитан Студзинский, да поэт Бальмонт сочинит нечто хвалебное о польских паннах и их нежности, но гораздо позже.) А пока нет ничего, кроме карих глаз Амалии, прикованных к отблеску лампы на запыленной золотистой елочной мишуре. И других глаз, смотревших на нее, не отрываясь.

— Ваша семья тут ни при чем, — сказала наконец Амалия.

Он решил, что она говорит так просто из вежливости, чтобы не ранить его гордость. Но она, в общем-то, сказала правду: его семью она не замечала в упор, ей не было дела до скучных и, как она считала, совершенно незначительных людей. Какой-то «заржавленный» генерал Корф, который почти безвыездно жил в имении и от скуки мастерил бумажные кораблики, чтобы потом пускать их в пруду, и его жена, бывшая красавица, ядовитая, как змея, и набожная, как все бывшие красавицы, которые провели чрезмерно бурную молодость, просто не существовали для Амалии. Чуть поинтересней, наверное, был двоюродный дед Александра, некогда учившийся вместе с Пушкиным, но он уже умер. И потом, надо было иметь талант особого рода, чтобы о таком незаурядном однокашнике написать настолько заурядные воспоминания. Нет, не в этих людях было дело, вовсе не они стали причиной того, что в один прекрасный день Амалии стало тесно, душно во внешне счастливом браке и захотелось бежать из него куда угодно, любой ценой.

Она вспомнила сейчас слова своей матери: «Дорогая, что я могу тебе сказать? Чем сложнее человек устроен, тем тяжелее ему приходится в семейной жизни. И чем он проще, тем ему легче. И все же, по-моему, ты совершаешь большую ошибку».

Но Амалия считала — и верила до сих пор, — что лицемерие в браке, когда он превращается в простую формальность, еще большая ошибка. Потому-то в один прекрасный день она и огорошила своего мужа заявлением, что уходит от него. Дальше было все, что обыкновенно происходит в таких случаях. Клятвы, мольбы, угрозы одна безобразнее другой. Все выглядело так нелепо, так гадко, так оскорбляло ее чувства, что если Амалия и колебалась ранее, то теперь лишь убедилась в верности принятого ею решения.

Потом они не встречались несколько лет. Серьезно заболев, Амалия была уверена, что Александр будет только рад, если она умрет. Она не сообщила ему о своей болезни и не писала ему, но перед отъездом в санаторий озаботилась составить завещание, по которому опекунами ее детей (родного и приемного) назначались мать и дядя.

И вот теперь всесильному случаю было угодно свести бывших супругов на вечере у малознакомого статского советника, где был убит один из гостей.

Амалия поморщилась. «Зря я отправила Билли стеречь вход», — мелькнуло у нее в голове. Ей было бы все-таки легче, если бы при ее разговоре с мужем присутствовало третье лицо. И лучше всего друг, который уже не раз и не два доказывал ей на деле свою преданность.

— Скажите, — внезапно спросил Корф, — Уильям — ваш любовник?

Это было полное забвение всех приличий, и если Александр дошел до такого, значит… значит… Но Амалия не стала думать о том, что это значит, а очень просто ответила:

— Нет.

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнула Амалия. Через порог переступил Павел Петрович. Он вошел в комнату как-то боком и держался немного сгорбившись, так что у Корфа при взгляде на него сразу же мелькнула мысль: что-то тут нечисто, не исключено, что хозяин дома выглядит так потому, что именно ему пришла в голову счастливая мысль зарезать заезжего хироманта. В руках Павел Петрович держал листок, исписанный мелким почерком.

— Вот, госпожа баронесса, то, что вы просили… список слуг. Анна Владимировна составила его. Если у вас возникнут вопросы…

— Может быть, позже, — обронила Амалия, пробегая листок глазами и откладывая его в сторону. — Как себя чувствует ваш сын?

— Ему лучше. — Павел Петрович, судя по всему, был не в настроении вдаваться в подробности.

— Хорошо. Позже я поговорю и с ним тоже. Может быть, он что-нибудь запомнил…

— Да, конечно, госпожа баронесса.

Хозяин дома вяло поклонился и удалился, шаркая ногами.

— Хотел бы я знать, что у него на душе сейчас, — внезапно сказал Александр.

Амалия пожала плечами.

— На душе у него скверно, как и у любого человека, в чьем доме произошло преступление. Лучше постарайтесь вспомнить, кто из гостей покидал гостиную, пока ваша невеста пела.

Александр метнул на нее хмурый взгляд.

— Я так и думал, — буркнул он.

— Что именно? — поинтересовалась Амалия.

— Просто забавно, что мы с вами пришли к одному выводу, — пояснил барон, не сводя с нее огненного взгляда. — Когда доктор оставил Беренделли в малой гостиной, тот был еще жив, а потом почему-то оказался мертв. Значит, его убил тот, кто выходил из большой гостиной. — Он прищурился. — А что, вы разве не запомнили, кто покидал комнату?

— Пока меня интересует, что запомнили вы, — тихо сказала Амалия.

Вместо ответа Александр откинулся на спинку стула.

— А если я забыл? — внезапно с неким вызовом спросил он. — Такое ведь бывает, не правда ли?

— Тогда убирайтесь ко всем чертям! — тотчас же отозвалась Амалия, вмиг превращаясь в сварливую бывшую жену. Не то чтобы терпение не относилось к числу ее добродетелей — просто она ненавидела, когда в важном деле начинали препираться по пустякам. А барон, судя по его последним словам, был не прочь заняться именно этим.

— Поразительно, — уронил он в пространство. — По вашему воспитанию я бы никогда не предположил, что вы способны на столь вульгарную фразу.

«И он еще удивляется, отчего я с ним развелась! — усмехнулась Амалия. — Положительно, барон Корф в совершенстве владеет искусством быть невыносимым. И особенно тогда, когда сие абсолютно неуместно!»

— Анна Владимировна Верховская, ее муж Павел Петрович, графиня Толстая, тот рыжий господин, забыл, как его зовут, и еще сын хозяев, — без всякой интонации перечислил Александр. — Анна Владимировна, насколько я помню, выходила дважды, но я не уверен, что она успела бы добраться до Беренделли и всадить ему в сердце кинжал, потому что всякий раз хозяйка очень быстро возвращалась. Вот все, что я сумел вспомнить. — Барон наклонился к Амалии. — На всякий случай, если вдруг у вас, сударыня, возникнут какие-то сомнения, могу также поклясться честью офицера, что ни я, ни моя невеста не выходили из большой гостиной.