Иэн Рэнкин - Не на жизнь, а на смерть

Флайт, оставивший его наедине с самим собой практически на весь день, вернулся к шести часам.

– Как насчет того, чтобы пропустить стаканчик? – Ребус покачал головой. Флайт присел на краешек стула. – Что-то случилось?

Ребус махнул рукой в сторону книг. Флайт прочел название той, что лежала сверху.

– Да уж, – сказал он, – не самое приятное в мире чтение, как я погляжу, верно?

– Дело не в этом. Просто это… Зло.

Флайт кивнул:

– Не вешайте нос, Джон. Иначе им все сойдет с рук. Если все так ужасно, мы станем бояться взглянуть правде в глаза, и тогда он будет уверен, что убийство сойдет ему с рук. Или кое-что похуже…

Ребус поднял голову:

– Что может быть хуже убийства?

– Много чего… Что скажете о парне, который пытает и насилует шестимесячного ребенка, снимая все это на видео, чтобы потом продемонстрировать таким же извращенцам?

– Вы шутите, – едва слышно выдавил Ребус, сознавая, что Флайт говорит серьезно.

– Это случилось три месяца назад, – продолжал тот, – мы не поймали ублюдка, но в Скотленд-Ярде осталась кассета – и другие интересные вещицы. Вы когда-нибудь видели порнофильм с педофилами в главных ролях? – Ребус устало покачал головой. Флайт наклонился к нему так, что их головы почти соприкасались. – Не обижайтесь на меня, Джон, – тихо проговорил он, – это делу не поможет. Вы в Лондоне, а не у себя в Шотландии. Здесь даже на втором этаже автобуса средь бела дня небезопасно, не говоря уж о тропе у берега реки, когда стемнеет. И никто этого не видит. Лондон одаривает нас шкурой носорога и временной слепотой. Но мы – вы и я – не можем позволить себе оставаться слепыми. Однако вполне можем позволить себе пропустить стаканчик время от времени. Так вы идете?

Он уже был на ногах и нетерпеливо потирал руки. Лекция закончена. Ребус кивнул и медленно встал.

– Только недолго, ладно? – сказал он. – У меня встреча сегодня вечером.

На встречу пришлось добираться в переполненном метро. Он посмотрел на часы: половина восьмого. Неужели час пик никогда не кончится? В вагоне пахло уксусом и чем-то затхлым. Трое юношей слушали музыку в стереонаушниках; однако это персональное развлечение превратилось в общественное: рев музыки перекрывал грохот несущегося поезда. Ребуса окружали абсолютно пустые лица. Флайт был прав, говоря о временной слепоте. Они закрывают глаза, чтобы не видеть то, что их окружает, чтобы избежать столкновения с монотонностью, клаустрофобией, невыносимой агонией происходящего.

Ребус был изнурен и подавлен. И все же он был туристом, и поэтому даже эти чувства следовало смаковать. Вояж в подземке вместо скучной поездки в такси. К тому же его предупреждали, что таксисты дерут безбожно, и он, сверившись с путеводителем, выяснил, что искомая улица находится в двух шагах от станции метро.

Так Ребус путешествовал по подземелью, изо всех сил стараясь не выглядеть полным идиотом, не глазеть на музыкантов и попрошаек, не задерживаться в битком набитом туннеле, чтобы разглядеть рекламный плакат. Какой-то бродяга вошел в вагон и, когда двери закрылись и поезд тронулся, начал что-то бессвязно бормотать, но его аудитория застыла в немом оцепенении, не видя его в упор, пока на следующей остановке он, обескураженный, не вывалился на платформу. Сквозь шум двигателя Ребус услышал его голос из соседнего вагона. Жутковатая это была пьеса; и актером в ней был не бродяга, а пассажиры – погруженные в себя, равнодушные, безучастные. Интересно, а что они сделают, если на их глазах начнется драка? Или если какой-нибудь здоровяк стащит кошелек у туриста? Скорее всего, ничего. В этой среде не было ни добра, ни зла; здесь был абсолютный духовный вакуум, а для Ребуса это было страшнее всего.

Но он утешал себя тем, что каждая красивая женщина напоминала ему о Лизе Фрейзер. В переполненном вагоне на Центральной линии толпа прижала его к молоденькой блондинке. Ее блузка была расстегнута до самых грудей, и Ребус, глядя на нее сверху вниз, не мог отвести глаз от соблазнительных выпуклостей. Она оторвалась от своей книжки и поймала его взгляд. Ребус отвернулся, смутившись, чувствуя ее испепеляющий взор на своей щеке.

Каждый мужчина – насильник: кто-то уже говорил об этом. Следы соли… следы зубов на… Поезд замедлил ход, а затем остановился: Майл-энд, его остановка.

Блондинка вышла вместе с ним. Он подождал на платформе, пропуская ее вперед (сам не зная, зачем он это делает), а потом заторопился наверх, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Глотнуть выхлопных газов, если быть точным. Три ряда машин застыли в пробке: результат неудачной попытки тягача с полуприцепом выехать задом из ворот какого-то здания. Два раздраженных констебля пытались распутать этот гордиев узел. Ребуса впервые поразило то, как нелепо выглядят их высокие круглые форменные фуражки (служащие отличной мишенью на футбольных матчах). Плоские шотландские фуражки куда более практичны.

Ребус мысленно пожелал констеблям удачи и направился в Гидеон-парк, бывший на самом деле не парком, а улицей, в поисках номера семьдесят восемь – трехэтажного здания, в котором, согласно количеству звонков у входа, каким-то непостижимым образом помещалось четыре квартиры. Он нажал на второй снизу звонок и подождал ответа. Дверь открыла высокая худенькая девочка-подросток с выкрашенными в черный цвет волосами и тремя сережками в каждом ухе. Она улыбнулась и неожиданно обняла его.

– Привет, пап, – сказала она.

Саманта Ребус провела отца по узенькой лестнице на второй этаж в квартиру, где жила с матерью. Если, увидев дочь, Ребус был поражен тем, как она изменилась, то, увидев бывшую жену, он просто не узнал ее. Она никогда не выглядела так хорошо. И хотя в ее волосах были заметны седые пряди, они были коротко, по-современному острижены. Ее лицо было покрыто легким загаром, а глаза молодо блестели. Они посмотрели друг на друга – молча, без слов, а затем быстро обнялись.

– Джон.

– Рона.

В ожидании его прихода она читала книгу. Он взглянул на обложку: «На маяк» Вирджинии Вульф. «Хотя мне больше по душе Том Вулф», – сказала она. Гостиная была маленькой, даже тесной, но благодаря умело развешанным полкам и настенным зеркалам создавался эффект пространства. Ребус испытывал странное чувство, видя знакомые вещи (стул, чехол для диванной подушки, лампу), вещи из его жизни с Роной, в этой крошечной каморке, в то же время воздавая должное внутреннему убранству и уюту жилища. Потом они сели пить чай. Ребус пришел не с пустыми руками: он принес пластинки Саманте и шоколад Роне. Женщины приняли подарки, обменявшись многозначительными взглядами.

Женщины… Саманта давно уже перестала быть ребенком. Несмотря на то, что ее фигура еще оставалась по-детски неразвитой, ее движения, жесты, выражение лица стали вполне взрослыми.