Галина Романова - Черная корона

— Жень. Не нужно рубашки.

Влада медленно двинулась к нему, подошла очень близко, закинула руки ему на плечи. Именно закинула, а не положила. Она будто не понимала, что делает. Двигалась как-то непонятно, против воли вроде бы. Или, наоборот, ей хотелось именно этого, а что-то сдерживало, оттого и скованность присутствовала. Глаза только горели, обжигая так, что Удальцов зажмурился.

— К черту рубашку, Жень, — прошептала Влада, неуверенно или неумело скорее, прижимаясь к нему. — К черту ужин. Лучше… лучше поцелуй меня!..

И все! И тут же все, черт побери!!! Они пропали!!!

Что потом их подхватило, что потом ими управляло и какое этому всему было название на самом деле, не ответили бы оба.

Они будто с ума сошли одновременно. Цеплялись друг за друга так, будто висели на краю пропасти и всеми силами старались удержать и удержаться.

Или обыкновенный страх сидел в каждом из них, страх невозвратимой потери. Когда кажется, что вот только отстранишься, только уберешь руку — и все исчезнет и ничего не станет вовсе. Он, наверное, делал ей больно, потому что она стонала. Очень громко стонала. А когда он спрашивал, не больно ли ей, она не признавалась. Всхлипывала лишь и утверждала, что ей очень хорошо.

Он то спешил, то останавливался, то боялся не успеть или сделать что-то не так. Он вообще всегда боялся этого первого раза, первого момента. Момента узнавания, привыкания, ведь можно было неосторожно все испортить и не исправить потом никогда. И ему все казалось, что все не так сейчас с ней. Как-то не так он ее любит, не в полную силу, не так, как и что чувствует сейчас, задыхаясь. И без конца просил у нее прощения. Как заведенный, ей-богу!

Она рассмеялась даже, не выдержав.

— Все хорошо, Женя! Все очень хорошо!

То ли утешала, то ли правду прошептала, поди пойми этих женщин.

А потом она заявила вдруг, что он самое лучшее, что вообще когда-либо было в ее жизни. Что все свое самое долгожданное и счастливое она всегда себе представляла именно таким. Таким вот ярким, порывистым, безудержным, бездумным, оттого и скомканным немного, может быть.

Все у нее было прежде не так, а по правилам. Она их ненавидела, эти правила. Убирала подальше тонкие брошюрки, что совал ей для прочтения Игорь Андреевич. Технику секса, которую он усиленно вбивал в нее вместе с хорошими манерами, она так и не усвоила с ним, изо всех сил протестуя.

Скажи кто Удальцову, что его не будут раздражать ее воспоминания о покойном муже, удивился бы.

Леночка его просто до бешенства доводила своими словесными мемуарами. В такие минуты он готов был затолкать каждое слово обратно ей в глотку.

А с Владой все было не так. Ничего его не коробило, и слушал он внимательно, а не вполуха. Даже реплики какие-то пытался вставлять, все еще прижимая ее к себе с силой.

А когда она замолчала внезапно, он перепугался и тут же ощутимо ее тряхнул.

— Ты чего замолчала, Владочка? Обиделась на что?

— Да нет. Просто думаю. — Она повернула к нему лицо, нашла в темноте губами его рот и поцеловала. — Думаю, а так, как у нас с тобой сейчас было, будет всегда или привыкнется, станет обыденным? Как, Жень? Так будет всегда?

— Да, — шепнул он в ответ, тут же принявшись снова с ней целоваться.

Да, так будет, верил Удальцов.

Он всегда будет бояться ее потерять, всегда будет трястись над ней, как над ребенком, потому что знает страх и боль потери. Он прожил в этом аду несколько последних лет, и его корежило и ломало, разбивало о камни вдрызг и загоняло в такие тупики, из которых не виделось выхода.

Он знал, что иногда нет права на ошибку. Они случаются такими страшными, без возможности все исправить. Их просто не следовало совершать, только и всего. Так просто, казалось бы. Так просто…

Да, так будет! Они всегда будут вместе — и в радости, и в горе, и до глубокой старости, и пока смерть не разлучит их. Какие все же хорошие слова, а! Надежные такие, прочные, фундаментальные просто и окрыляющие. С ними хочется жить — с этими словами, и день за днем черпать из них глубочайший смысл, упиваться ими, наслаждаться и просто жить по-доброму и в любви.

— Жень, а мы его найдем? — шепнула она, засыпая, обхватив его предплечье двумя руками.

— Мы найдем, Владочка, непременно. Спи, моя хорошая.

Конечно, они найдут его. Без зевающего от скуки и усталости Калинкина, с ним ли, но найдут. Они теперь просто обязаны это сделать, чтобы защитить свое счастье, в котором им никогда не станет слишком тесно.

— Далась тебе эта Марина, ей-богу!

Удальцов вовсе не собирался с ней спорить или, упаси господи, ругаться. Просто не понимал, зачем ей какая-то странная знакомая, когда у нее есть он.

А может, он просто-напросто ревновал?

Надо бы покопаться в себе и разобраться, чего это он так завелся с самого утра. Ну попросил человек, вернее, любимая женщина свозить ее по адресу, записанному у нее на бумажке. И объяснила даже, что считает своим долгом что-то там. Что не может оставить подругу, вдруг та в беде. И что жизнь у той не намного лучше, а как раз наоборот. И что та не оставила ее ни после аварии, ни когда Влада была за решеткой.

Все ведь объяснила ровным, спокойным голосом, а он тут же взбеленился, проворчав:

— Хотели же начать искать мерзавца, отправившего нас с тобой в тюрьму, а ты…

— Поищем, Женечка. Непременно поищем, — пропустив его упрек мимо ушей, с улыбкой произнесла она, подошла, обняла его со спины и потерлась щекой о спину. — Хотя я представления ни малейшего не имею, как и откуда мы станем искать его!

Зато он знал прекрасно.

Начинать нужно с фирмы Черешнева, решил он еще вчера с вечера. Вернее, ближе к ночи, когда Влада уже уснула. А он продолжал лежать, таращиться в темноту и все думать, как же и что же ему такого предпринять.

Решил, что начинать нужно с фирмы Черешнева.

Оттуда у их общей беды ноги, по всей видимости, произрастают. Главное, явиться они туда могут вполне свободно, раз Влада теперь значится в хозяйках. Пусть она пока смущается и разводит руками, не понимая, как с ними со всеми разговаривать. Ничего, у Удальцова большой управленческий опыт. Поможет построить персонал по линеечке, если станут роптать.

— Слушай, а может, ты возьмешь все бразды правления в свои руки, а? — начала она просить его, когда они спускались в лифте на улицу. — Я же в этом ничегошеньки не понимаю! Я домашняя курица, наседка попросту — и вдруг такая ответственность. Я ведь запросто могу отлаженное дело по миру пустить, Жень!

— Пустить по миру я тебе не позволю. Как не позволю использовать твою неосведомленность. Станем учить тебя, милая моя. А разговоров о наседках там каких-то я слышать не желаю, ага?

— Ага, — кивнула она. — Страшно просто. Ты уж меня не оставляй там одну. Хорошо?