Эва Баш - Детектив Мэд Мёрдок [litres]

День, когда мой мир изменился навсегда… Да, я прекрасно помню его. Я стояла на коленях перед алтарём, покусывая исколотые иголками для шитья пальцы, и разглядывала облупившуюся краску на фреске. С неё на меня смотрел Иисус. Его ладони были сложены в молитве, а голова наклонена на бок, и взгляд был полон такой вселенской тоски, что мне впору было раскаяться во всех своих грехах и поклясться больше никогда так не поступать, как я поступила в то утро. О, не стоит думать, что я совершила в тот день нечто ужасное. Вовсе нет. Я просто задала вопрос, которому было слишком тесно в моей голове. Мне всего лишь нужно было понять, обижаться или же, наоборот, гордиться тем, что девчонки называют меня суфражисткой.

Конечно же, это был вопрос, недостойный леди. Это всё мисс Дейзи Лу. Это она надоумила отца отправить меня в католический колледж, чтобы «несчастному дитяти, выросшему без матери, привили хоть какие-то светские манеры». Ведь не дело девочке лазить по деревьям и стрелять из рогатки.

Конечно, отец, воспитавший дочь в строгости и научивший тому, что хорошо умел сам, – вести счета, стрелять из ружья и ездить верхом, не мог дать того, что дала бы мать. Рассудив здраво, он решил, что это именно то, что мне нужно.

Свободное дитя оказалось вдруг заперто в четырёх стенах и, более того, в рамках сотен писаных и неписаных правил. Постоянное удивление и сотни «почему» привели к тому, что я чаще других занималась прополкой сорняков в саду, мытьём полов и другими, несомненно, полезными для леди работами и чаще других бывала в «комнате послушания» – маленькой каморке на чердаке, где в летнюю жару крыша раскалялась так, что в сравнении с этим адское пекло наверняка показалось бы лёгкой прохладой. Самым приятным из наказаний было стояние на коленях в часовне. Тогда никто не мешал мне мечтать о том, что когда-нибудь я вырвусь из этой клетки и улечу далеко-далеко, на другой конец света. Именно улечу. Однажды я увидела в газете фото Раймонды де Ларош на фоне аэроплана и с тех пор только и думала об этом. Но разве это занятие, достойное леди?

Если бы я только знала тогда, что совсем скоро обрету такую свободу, которой я не могла представить даже в самых страшных кошмарах.

В тот самый день я познакомилась с Жаклин. Сестре Гретхен показалось недостаточно времени, которое я провела в часовне, и она отправила меня в сад подрезать розы. Жаклин прогуливалась по дорожкам, делая вид, что наслаждается вечерним воздухом. Я старалась не обращать на неё внимания, но чувствовала её пристальный взгляд. Я мешала её планам.

– Послушай, – обратилась она ко мне. – Зачем ты всё время выводишь сестёр из себя? Чего ты пытаешься добиться? Что тебя исключат? Этого не случится! Зачем превращать свою жизнь в колледже в ад? Или тебе это нравится? Подстригать цветочки или молиться в часовне? Ты ведь не такая, я уже давно за тобой наблюдаю… – в этот момент из-за каменной стены, окружавшей колледж, раздался короткий свист. – Слушай, – Жаклин подошла вплотную и взяла меня за руку. Это странным образом взволновало меня. Я почувствовала жар, исходящий от её тела, и запах, терпкий, но сладковатый – духов и едва уловимый – табачного дыма. Я едва понимала, что она говорит. – Идём со мной, – повторила Жаклин.

– Куда?

– В город! Я покажу тебе Мобил. Джаз! Ты когда-нибудь слышала джаз?

– А как же?..

Я обернулась и показала жестом на колледж, но она развернула меня к себе.

– Никто не узнает. Если ты им не скажешь. А если спросят, ты была со мной. Понятно?

Я кивнула. Я знала… все знали, что Жаклин на особом положении, ведь её отец был близким другом ректора.

– Идём, – она потянула меня в сторону калитки.

– Но я…

– Ну что? – нетерпеливо отозвалась она. Из-за стены раздался новый свист.

– Я не одета для города…

Жаклин обернулась и окинула меня взглядом. Серое платье с белым воротничком, растоптанные туфли и сплетенные в косу волосу вряд ли производили приятное впечатление, но она улыбнулась.

– Не переживай, мы что-нибудь подберем тебе.

За стеной нас ждал автомобиль. Прежде я никогда не ездила на машинах. Впрочем, в тот вечер многое случилось со мной в первый раз. Жаклин привезла меня в чей-то роскошный дом и… Я чувствовала себя её игрушкой. Куклой, которую она наряжала в невероятные платья и заставляла крутиться и прохаживаться перед ней. Она поила меня шампанским. Распускала и собирала мои волосы. Красила губы, а затем заставляла переодеваться снова. Почему я позволяла это делать? Мне нравилось, хотя я и не понимала природы своего влечения к ней…

Наигравшись вдоволь, она наконец позволила мне взглянуть на себя в зеркало. Поначалу я даже не поняла, что девушка в прямом черном платье с открытыми плечами, которые прикрывала тонкая накидка из гипюра, с легкой, чуть небрежной прической и подведенными глазами – это я.

Потом мы отправились в клуб. Мы слушали джаз и танцевали…

С тех пор Жаклин стала часто брать меня с собой. Познакомила со своими друзьями. Среди них было немало богатеньких наследников, большинство из которых учились в университете Алабамы, но были и из Гарварда… Один из них, Берти, даже пытался ухаживать за мной. Водил в дорогие рестораны, но говорил только о себе и своих великих планах на будущее. Ему было плевать на меня. Как и многие мужчины, он считал, что женщина – это лишь приложение к мужчине и её основное назначение – следить за домом и рожать наследников, ведь женщины так глупы, что ни на что другое просто не годны. Мне не нравился Берти, но у его семьи были капиталы. И с ними я могла осуществить по крайней мере одну мечту – посмотреть мир. Для этого всего-то лишь нужно было играть глупышку…

Увы, я не справилась с этой ролью. Жаклин открыла для меня новую жизнь, и мне хотелось вдыхать её полной грудью, но Берти не разделял моего восторга. Однажды он провожал меня к колледжу, и я услышала невероятной красоты музыку. Там, на окраине центра, где заканчивались освещённые кварталы, стоял небольшой кабачок, где собирались матросы, портовые работяги и девушки, не обременённые целомудрием. Там была особая атмосфера раскованности и веселья и играл самый настоящий джаз. Не тот рафинированный и причесанный, который слушала Жаклин и люди её круга, а настоящий, живой, в котором отражалась вся жизнь, боль и чувственность негритянского народа. Тогда я услышала его впервые. Мне хотелось танцевать, но Берти встал в стороне. Ему не нравилось это место, и мне было сложно понять, что он чувствовал. Мёрдоки никогда не были богатыми аристократами, и отец никогда не чуждался простых работяг. Он наравне общался со всеми, хотя и недолюбливал янки за их чрезмерную деловитость, прямолинейность и отсутствие манер.