Анна Малышева - Пианино из Иерусалима

Она решила не вмешиваться и вышла из зала ресторана. Пересекла лобби, вписалась во вращающуюся стеклянную дверь и вышла на набережную.

Утро было тихим и серым. Ветер улегся. Море, сизое, взъерошенное, с утробным ворчанием обгладывало берег. Корабли, которые Александра видела вчера на рейде, ушли. Зато появились серферы в ярких гидрокостюмах – целый клуб. Они столпились у линии прибоя, придерживая свои пластиковые доски, и что-то обсуждали, готовясь войти в воду. Александра с удовольствием понаблюдала бы за ними – она любила смотреть, как другие люди делают то, чего не умеет она сама.

Но тут ее потрогали за локоть. Она резко повернулась. Павел с заговорщицким видом помахивал пакетом:

– Едем!

Она молча уселась на заднее сиденье «фольксвагена». Павел бросил пакет рядом с ней и сел за руль. В салоне запахло корицей и ванилью.

– Сперва заскочим ко мне на квартиру, надо взять кое-какие бумаги, – сообщил он. – Я не ночевал дома, так что…

– Как скажете, – кратко и не слишком любезно ответила Александра. Ее потрясла его мелочная выходка в ресторане. «А еще ужинать меня приглашал!»

– Вы сердитесь на меня? – не оборачиваясь, спросил Павел. Не дождавшись ответа, неискренне хохотнув, продолжил: – Не сердитесь. Ничего постыдного я не сделал. Это нормально. Вы платите им бешеные деньги за очень средние удобства и ненавязчивый сервис. За такие деньги на Кипре или в Турции вы две недели будете отдыхать как королева. Ничего, от них не убудет. Не обеднеют. С худой козы хоть шерсти клок…

– С овцы, – поправила его Александра.

– Да ладно, – раздраженно ответил он. Раздражался он куда убедительней, чем веселился. – А будете слишком деликатничать – сожрут.

– Не успеют, – возразила Александра. – Я думаю вечером улететь.

– Как?! – Павел обернулся и едва не проехал перекресток на красный свет. Он едва успел затормозить. – Сегодня?! Уже?

– Как только отправим пианино, сразу забронирую билет. – Александра смотрела в окно. Серое безветренное утро придавало пестрым портовым кварталам смягченный, живописный колорит. Темный янтарный свет сочился сквозь тучи, бредущие над морем, как бесконечная отара овец. Александра наполовину опустила стекло в своем окне. Пахло близким дождем, бензином, дымом сигарет, свежесваренным кофе. Машина снова остановилась на перекрестке. Рядом, на тротуаре, стоял оранжевый киоск лото, к которому примыкало крошечное кафе на один столик. Продавец, темнолицый, морщинистый, с виду – столетний, уже разворачивал свою нехитрую торговлю – загружал в холодильник, стоявший на тротуаре, бутылки колы, фанты, неторопливо варил кофе в замызганной старой кофемашине. Первый посетитель вальяжно развалился на пластиковом стуле и что-то хрипло кричал продавцу, не выпуская из зубов изжеванную сигарету. Ему тоже было на вид лет сто.

– Радость жизни. – Павел бросил на киоск лото косой взгляд. – С виду – оборванцы. Но здесь по одежде не судят. Оба могут оказаться миллионерами, самыми настоящими. Я знаю одного такого типа тут, в Бат-Галим. Сволочь несусветная, из Ирана. Дает деньги в рост. Это незаконно, а он плевать хотел. Вы бы его видели… Он одежду носит только с помойки. Воняет, как покойник. Резиновые тапки – на пляже кто-то бросил, а он подобрал. Миллионер, представьте. В России такого нет. Там умеют тратить деньги.

– Не скажите, – пожала плечами Александра. – Мне всякие чудеса встречались. С виду – бомж, а коллекция бесценная. С такими труднее всего работать. Ломят несусветные цены, во всем тебя подозревают. И насчет умения тратить деньги тоже поспорю.

– А стоит ли? – бросил Павел через плечо и внезапно остановил машину рядом с белым трехэтажным домом, сплошь покрытым черными пятнами плесени. – Мы приехали. Вы давно не были в трущобах? Идемте, наберетесь впечатлений.

…Один вид этого дома, построенного, по словам Павла, годах в семидесятых, мог вызвать депрессию. То было унылое панельное сооружение на бетонных опорах, словно на сваях. Оно было похоже на дохлого длинноногого паука, забытого в темном углу. Открытые лестничные площадки, проемы, затянутые зелеными пластиковыми сетками. Полусгнившие, продавленные диваны во дворе, маленькие подслеповатые окна, забранные ржавыми решетками. Острый запах мусора, крыс и восточной кухни. Несмотря на ранний час, с верхнего этажа водопадом катилась зажигательная африканская музыка, с бубнами и барабанами.

– Второй этаж. – Павел шел впереди, не оглядываясь на спутницу. Ступив на площадку второго этажа, он внезапно воскликнул: – Вот сволочь!

Александра с любопытством выглянула у него из-за плеча. На площадку, также открытую с двух сторон, выходили четыре двери. За одной дверью слышался истошный женский крик – то ли женщину били, то ли она сама кого-то била. Возле другой двери стояла замызганная детская коляска, набитая пустыми пластиковыми бутылками и жестяными банками. Третья дверь, неожиданно дорогая, бронированная, хранила важный солидный вид. И наконец, возле той двери, куда устремился Павел, стояли два больших мусорных мешка.

– Тварь! – крикнул Павел, занес ногу, словно готовясь ударить по мешку. Передумал и ногой отодвинул их в сторону. Открывая дверь, пояснил удивленной Александре: – Соседка, понимаете, марокканка… У марокканцев в квартирах чисто, можно с пола есть. Но то, что они разводят вокруг квартиры… Самая настоящая помойка. Это она свой мусор до контейнера не доносит, а ставит у меня под дверь. Якобы потом вынесет. А тут жарко, все моментально гниет, вонь несусветная. Я пробовал с ней говорить, но она так визжит… Так что я сам этот мусор выношу.

– Да уж, – заметила Александра, переступая порог квартиры вслед за хозяином. – Приятного мало.

Они сразу попали в большую комнату – так называемый салон. Это была и гостиная, и столовая, и кухня. В углу стояла плита, висели кухонные шкафчики. Тихо шипел желтоватый от старости холодильник. Два дивана, небольшой телевизор, обеденный стол, накрытый клетчатой клеенкой, – вот и вся обстановка. В глубине салона виднелась дверь, в проеме Александра заметила край незастеленной постели. Павел исчез в спальне, крикнув гостье:

– Присаживайтесь, мне нужно минут пять!

Она прошлась по комнате, попыталась выглянуть в высоко прорезанные маленькие окошки, забранные решетками, но увидела в них только лимонные и мандариновые деревья в цвету. Прошлогодние лимоны и мандарины висели на ветках рядом с цветами, никто и не подумал их собрать. Одно окно было открыто, створка сдвинута в сторону, и сквозь рваную москитную сетку в комнату лился легкий, свежий, пьянящий аромат флердоранжа – аромат, который во всей его тревожной чистоте не удалось заточить во флаконе еще ни одному парфюмеру. К этому благоуханию примешивался удушающий смрад стоявшего под окнами мусорного контейнера. Гремучая смесь красоты и убожества, грязи и благоухания – смесь чисто восточная – зачаровывала художницу. Она никогда не боялась трущоб.