Елена Михалкова - Лягушачий король [litres]

– Да, это замечательно!

– А что тогда?..

Маша перестала улыбаться и осторожно поставила вино на стол.

– После этой встречи я зашла к врачу. Гинеколог подтвердил, что я беременна. Теперь я не понимаю, можно мне пить вино или нет.

Сергей зачем-то взглянул на бутылку, затем снова на жену.

– Ты беременна, – утвердительно сказал он.

Маша кивнула.

Он благожелательно смотрел на нее, не понимая, о чем она волнуется. Да, женщины бывают беременны. Дальше этого утверждения мысль его почему-то не шла. На какое-то время весь его мир стал состоять из одного-единственного постулата: существуют обычные женщины и женщины беременные, и его жена по каким-то причинам (здесь мысль Сергея теряла четкость) переместилась во вторую категорию. Из этого ничего не следовало. Он смутно чувствовал, что должно бы, но не мог развить эту идею…

– Беременна, – повторил он.

Что-то было не так с этой его туповатой благожелательностью, в которой он застыл, точно мушка в янтаре. Сергей и сам это понимал. Маша что-то говорила, он смотрел с улыбкой на ее шевелящиеся губы, испуганно сведенные брови; до него даже доносились отдельные слова, но смысла он не мог уловить.

«Что-то со мной не в порядке». И вдруг ему вспомнился сон, приснившийся в самолете. Рыба в воздухе рядом с его женой, идущей по берегу реки. Золотистый вуалевый хвост развевается по ветру.

Маша однажды сказала про двух меченосцев в аквариуме: «Рыба и ее рыбенок».

От этого воспоминания, как от удара, по янтарю побежали трещины. В его глухой плен наконец проник голос жены:

– …сядь, ради бога!

И он ощутил, что ему давят на плечи.

Бабкин послушно сел. Но мысль он не выпустил, потому что в ней было спасение. Рыба и рыбенок, вот что важно. Это значит, что…

У него прорезался голос.

– У нас будет ребенок?

Маша замолчала и перевела дух.

– Ты меня испугал! Я не знаю, Сережа. У нас будет ребенок?

Он услышал собственное сердце, бьющееся сильно и быстро. А затем мысли нахлынули, словно пробив плотину.

Ему слишком много лет! Он недостаточно зарабатывает! А если с Машей что-нибудь случится во время родов?! Ему будет к семидесяти, а ребенку – двадцать… А если с ним что-нибудь случится? Как они останутся вдвоем, без него? Что он сможет дать сыну, будучи дряхлым стариком? Они с Илюшиным только что столкнулись с таким безумием и мерзостью, что кровь стынет в жилах, как подумаешь, что эти люди годами были на свободе, а не в тюрьме. И его ребенку предстоит расти в таком мире!

А ЕСЛИ С МАШЕЙ ЧТО-ТО СЛУЧИТСЯ?!

Все это рвалось из него наружу. Вместо этого он почему-то сглотнул и сказал:

– Только давай не будем называть его Макаром. Пожалуйста! Хоть Иммануил, только не Макар! Маша, стой насмерть! Илюшин будет тебя атаковать со всех сторон. Не позволяй этому поганцу добиться своего! Лучше давай Алешкой назовем. Хорошее имя!

Маша выронила цветы, села на пол и почему-то заплакала.

На следующее утро я едва смогла разлепить глаза. Посмотрела на часы и не поверила: полдень!

Накануне мы легли измученные и обессиленные. Полиция, скорая, наши показания, частные детективы, скандал с Кристиной после их отъезда – все это растянулось не на один час. Но единственное, что запомнилось мне четко, до мельчайших подробностей, – уход Люси. Она покидала нас с гордо поднятой головой, неся в руке одну-единственную сумку.

Я знала, что внутри: блюдо, портреты, картина, разделочная доска с зайчиком.

«Дорогой Люсе на весенний день». С обратной стороны травяной зеленый след, въевшийся насмерть.

Такси ждало за оградой. Шофер выскочил навстречу хрупкой старушке, распахнул дверцу.

– Она так и уйдет? – спросила я, глядя ей вслед с крыльца.

Со мной рядом стояли только Илья и сыщики. Варвара рыдала на кухне, Ульяна с Виктором Петровичем кричали на Кристину. Удивительно, что в этом тайфуне мои дети спали безмятежным сном, словно понимая: это лучшее, что они сейчас могут для меня сделать.

– Да, – ответил Макар. – Ей нечего инкриминировать. В этом деле можно рассчитывать только на признательные показания, а Людмила Васильевна их никогда в жизни не даст. Она слишком нужна своему сыну на свободе.

– Но она убила Галю!

– Отравила соседку, помогла своему сыну с покупкой поддельных документов, – перечислил Сергей. – Знала, что он собирается вас задушить…

– Правда?!

Оба сыщика кивнули.

– Если бы вы начали кричать, она отвлекла бы на себя внимание, – сказал Макар.

Я содрогнулась. Обыденность и нелепость смерти, прошедшей так близко, ужаснули меня едва ли не больше, чем сама смерть.

– Я не поблагодарила вас, – с трудом сказала я. – Спасибо. Как вы поняли, где меня искать?

Они переглянулись.

– Мы искали не вас. Только Богуна. Сережа заметил вдалеке силуэт, склонившийся над чем-то, и помчался туда, как сайгак… А потом подоспел и я.

– Спасибо, – еще раз сказала я.

Макар проницательно взглянул на меня.

– Вам нужно поспать. Все закончилось, Татьяна.

Сергей напоследок пожал руку Илье и ушел. Я знаю, в свете всего произошедшего глупо было думать об этом… Но как же я жалела, что он не настоящий жених Кристины и что он больше никогда сюда не вернется!

Сегодня пасмурное утро – впервые за несколько недель. Настоящий осенний день, тусклый, как старое золото.

Я спускаюсь по лестнице.

Раз ступенька.

Два ступенька.

Три.

Люся никогда никого из нас не любила. Мы были для нее лишь ступеньками, по которым все это время она неспешно поднималась к цели. После свадьбы Варвары и Богуна ей не о чем было бы беспокоиться. Жизнь с любимым сыном и женщиной, неуклонно несущей при Люсе свою вахту, – вот чего она добивалась. Мальчик пристроен.

Из столовой доносится звон посуды. Бурчит что-то Виктор Петрович, Ульяна отзывается раздраженно. Остальные едят молча. Значит, не только я проспала…

Все, все полетело в тартарары!

Равнодушие Люси было для всех нас благотворнее, чем давящая, жадная родительская любовь. Мы расцветали под этим ровным спокойным безразличием.

Но вся ее симпатия ко мне не помешала ей бросить меня вчера под колесницу имени Ульяны и Виктора Харламовых. Если бы не частные сыщики, это сработало бы.

Как странно понимать, что человек, которого я считала в этой семье воплощенной добротой, был ею лишь потому, что никого из нас совсем, совсем не любил.

Но она обожала своего сына.

Мне вспомнились их совместные разговоры, тихий смех на двоих, прогулки по саду. А я еще восхищалась тем, что Богун преисполнен почтения к старости! Люся отправила сына уничтожить Галины тетради: боялась, что это дневники, в которых записан подслушанный разговор Люси и Григория.