Журнал «Искатель» - Искатель, 2017 № 08

Отец, пытаясь хоть на несколько часов вырвать сына из цепких объятий его нового увлечения, пускался на всевозможные хитрости и даже переступал через самого себя.

— А давай позовем соседских ребят и сыграем в прятки, а? Что скажешь? — предлагал он.

Но сын не поддавался:

— Зачем нам их звать? У них свое детство, у нас — свое. К тому же ты терпеть не можешь бардака в квартире. Помнишь, как ты орал, когда мы с Салли и Бобом играли тут в прятки и чуть не разбили телевизор? Сам же запретил в подвижные игры дома играть. Ты только прислушайся, как в последнее время тихо стало. Дети Стивенсонов у нас над головой больше с ума не сходят. Все за компьютерами сидят. Ты же всегда о тишине и мечтал?

Отец мрачнел, но вскоре загорался новой задумкой:

— Смотри, все вышли на улицу гулять. Первый снегопад!

— А я не хочу быть как все, — бросал Тед, не отрываясь ни на секунду от монитора: что могло быть интересного на скучнейшей в мире улице, когда на экране шла война с поработителями галактик?

— Хм, только что был вполне доволен тем, что он как все… Знаешь, иногда мы желаем быть не такими, как все, совсем не в том. Совсем не в том… — бубнил себе под нос отец, но вслух бодро призывал: — Хорошо, будь как я!

— Это как?

— Не как все. Гуляй даже в самую скверную погоду. Радуйся небу и солнцу, которые создал Господь, а не иллюстратор-программист. Вкушай запах пота от трудов истинных, а не вкушай развлечений нечестивых, уводящих от бытия к истинам ложным.

— Ну, ты, пап, прямо как преподобный Колтрейн, — прыскал Тед.

— А для тебя и преподобный Колтрейн уже не авторитет?

— Авторитет… — виновато опускал взгляд Миллер-младший.

Однако увещевания отца были столь же тщетными, что и попытки кошки вырыть ямку в паркете. Тед не внимал отцовским страхам. Они казались ему не только смешными, но и несуразными.

Тед не просто многого не понимал из того, что говорил отец, а именно старался не понимать. А если понимал, то всячески уверял себя, что все не настолько страшно и серьезно, как представляется родителю.

— Пап, я своего мнения никому не навязываю, но и расставаться с ним не собираюсь. Просто мы смотрим на мир с разных точек зрения.

— Пофигизм или самонадеянность — еще не точка зрения. А даже если и точка зрения… Иная точка зрения — это мешающая видеть точка глаукомы.

— Когда же я уже вырасту… — вздыхал Тед. — Почему я так долго расту? Когда я наконец стану взрослым и не должен буду ни перед кем отчитываться?

— Природа дает столь долгий период взросления человеку для того, чтобы родители и дети могли привязаться друг к другу. Это делает людей сплоченными и потому — сильными. Совместные узы — самые крепкие. Они связывают даже людей, ненавидящих друг друга. Пока взрослые спорят друг с другом за детей, эти самые «цветы жизни» превращаются в сорняки. Бунтарство? Ну, скажем, неуважение к старшим свойственно любой эпохе, но вот какие формы оно принимает, зависит уже от нас, от мира, который создали мы, чересчур взрослые, возомнившие себя взрослыми… Современным детям не позавидуешь. Кто-то так боится конкуренции с ровесниками, что предпочитает проводить все свободное время дома, уходя в мир компьютеров. Те же, кто не боится, смело бросаются в этот мир, но делают его лишь более жестоким и все менее привлекательным для остальных детей.

В какой-то момент отец переходил на дискуссию с самим собой, и Тед облегченно вздыхал, вновь погружаясь в завораживающий мир спецэффектов, супергероев и пустого разума. Его разум стремился именно к этому — выпотрошенности от всякой значимой мысли, пустоте, которая была его нирваной, никчемности бытия, которая была свободой от бытия.

Но больше всего он стремился к свободе от отцовской опеки, тяжелой ладонью лежащей у него на плече. Эта ладонь то и дело сжималась, впиваясь в разрываемые болью ткани сознания. Но даже и в состоянии покоя она напоминала о своем присутствии этой тяжестью, что была уже давно не теплой, а сковывающей и даже раздражающей.

Теду казалось, что ворчливость Миллера-старшего самым непосредственным образом связана с разводом родителей. Он считал так: у людей, жизнь которых не наполнена личным счастьем, она наполнена борьбой с тем, что они считают злом, но только счастливым людям должно быть дозволено бороться за счастье других, раз только им и известен его секрет.

Но как же Тед был не прав… Увы, не прав… Только вот неправоту свою он осознал слишком поздно.

Но сейчас ему снилось не прошлое. И не будущее из прошлого, ставшее настоящим. И даже не океан. Ему снилась красная куница. Не рыжая, не кирпичного цвета и не гранатового. А алая. Алая, как закат равнодушно уходящего солнца, которому все равно, застанет ли оно вас завтра в живых.

Куница нетерпеливо пританцовывала, как уже давно мнущийся у туалета посетитель. Спина ее то вздымалась, то опадала, а зубы щерились в оскале. Казалось, она хочет предупредить о чем-то Теда, и его непонятливость сводит ее с ума. Или она насмехалась над ним и этот оскал был просто призван придать ее мордочке схожесть с человеческой улыбкой?

Тед кричал ей, подзывал к себе, задавал вопросы, но ответа не было. Куница продолжала свой бесноватый танец.

Вдруг она остановилась, подалась назад и вперилась в Теда испуганными глазками. До него донесся ее голос. Не лай и не кряхтенье, а членораздельная человеческая речь:

— Какой красавчик. Можно тебя поласкать?..

И в то же мгновенье она коснулась его груди… человеческой рукой! Он не видел этой руки, поскольку куница не позволяла ему отвести от себя взгляд, но он прекрасно чувствовал пальцы, теребящие ткань его рубашки. Это не могла быть лапа зверя!

Странное дело, подумалось Теду, если куница говорит и ластится к нему, то почему челюсти ее сомкнуты, а сама она по-прежнему в десятке шагов от него? Все это было очень странным. И жутким.

— Что за чертовщина? — выругался Тед. — Убирайся!

Рука скользнула глубже в расстегиваемый ворот рубашки. От неожиданности и испуга тело Теда напряглось до судорог в мышцах, он замычал, и тут глаза его открылись сами собой.

Дневного света, проникавшего внутрь через прорезь в полу, едва хватало, чтобы видеть обстановку комнаты ненадежными контурами крадущегося сумрака.

Тед вспомнил, где он, и почти уже застонал, чтобы выразить в долгом, мучительном стоне одолевавшее его отчаяние, но вдруг ощутил на своей шее шумное дыхание склонившегося над ним человека. Тед вскрикнул и отпрянул.

— Я тебя напугала? — раздался игривый голос куницы.

Тед всмотрелся. Нет, это была определенно не куница — если только речь не шла о какой-то лесной ведьме, которая могла принимать образ то диких тварей, то людей. Это была девушка, судя по голосу — лет двадцати с небольшим.