Журнал «Искатель» - Искатель, 2018 № 12

Гарри купил Лауре пакет с пирожками и сок. И только она откусила большой кусок, как рядом упал пробегавший мальчик лет пяти. К упавшему туг же кинулись женщины и принялись его утешать.

— Если побеждает идеология бабскости, — продолжал телепатически ворчать Гарри, — то весь мир превращается в избалованного, капризного ребенка.

— Почему это? — спросила Белла, весело взглянув на Марка, как бы приглашая его в сообщники.

— Природная женская склонность оберегать детей вырастает здесь до размеров главенствующей идеологии. Стоит кому-нибудь расшибить коленку или получить по лбу, общество начинает голосить и жалеть преследуемого. Женское желание любой ценой держать ребенка в комфортных условиях, став главной идеологией, заставляет общество наделять каждого человека все большими и большими правами, по самому факту рождения. Любой каприз должен исполняться, лишь бы дитя не заплакало!

— И разве это плохо? — спросил Марк, тоже улыбнувшись Белле. Гарри быстро посмотрел на юношу с девушкой и, догадавшись, что его специально дразнят, улыбнулся.

— Всех перестреляю, — уже миролюбиво добавил он.

— Право, — продолжил Леопольд, который не мог не вмешаться в дискуссию, — это то, что дается без борьбы, без работы…

— На халяву, — уточнила Лаура, которой телепатическая форма разговора позволяла участвовать в нем даже с набитым ртом.

— Права хороши, — сказал Гарри, — если позволяют не отвлекаться на мелочи от более крупных и значимых сомнений и страданий. Но, став самоцелью, оказывают медвежью услугу.

— Да, — продолжил свою лекцию Леопольд, — в обществе «бабскость плюс» каждый считает, что ему обязаны создать комфортные условия. Матери не нужны причины, чтобы оберегать своего ребенка, и такое общество оберегает всех, не вдаваясь в причины. Поэтому происходит уравнивание всех и вся. Каждый теперь является той куклой-младенцем, которую нужно оберегать и от всего ограждать, потому что так запрограммировано органикой, и в этом смысле все куклы одинаковы. Борьба, как риск и неизбежная потеря чего-то для себя важного в виде платы за успех, как источник сомнений в справедливости такой цены, теряет свой смысл. Целые сообщества, города и страны делают обиженное лицо или катаются в истерике с целью привлечь «мамок» и добиться своего, и теперь уже это называется борьбой. Впрочем, мне не очень нравится термин «бабскость плюс». Я, как и некоторые другие ученые, называю это обществом потребления, либеральной идеологией или культом слабых и обиженных, в зависимости от контекста научного диспута.

Среди гуляющих Марк увидел женщин, которых они встретили на военной базе, но Виолетты среди них не было.

— А они где-нибудь работают? — задала Белла вопрос, который крутился в голове и у Марка.

— Да, но особо не напрягаясь, — ответил Гарри. — Работяг, бизнесменов и военных отсюда в конце концов вывезли.

— Если человек сильно устает, борясь с собственной природой, зарабатывая для себя или своей семьи, — начал еще одно пространное объяснение Леопольд, — или если он противостоит каким-то силам, или если участвует в жесткой конкурентной борьбе, или является частью производственных отношений, то такой человек живет среди реальных процессов и явлений, и он, как правило, не разделяет категоричных идеалов общества «бабскость плюс».

— Термин как термин, — заметил Гарри.

— Их присутствие мешало созданию атмосферы абсолютного единства ценностей, веры в их непоколебимость и их высшее предназначение. Поэтому этих людей постепенно переместили за купол. Там они обеспечивают жизнедеятельность Города и его этическую стерильность, если так можно выразиться, позволяя жителям оставаться верными своим иллюзиям, — закончил объяснение Леопольд.

— Кстати, про иллюзии, — добавил Гарри, — я знаю несколько случаев, когда жители Золотого Города избирались мэрами других городов Содружества. Так они там разваливали все, что можно.

Члены Братства уже почти прошли пятый круг, когда им попался автомат, торгующий орехами. Лаура колебалась, но в конце концов отказалась.

— А Марку они тоже не нужны, — с ухмылкой сказал Гарри. — У него уже есть один, а может, даже два.

Юноша по-прежнему не допускал мысли о том, что кто-то знает про орех-маяк в его кармане, поэтому слова Гарри счел какой-то грубой солдафонской шуткой.

Они двинулись дальше, и Марк был удивлен, как быстро пропало многообразие форм. Дома и люди становились все более однообразными. И на фоне этой побеждающей серости ему все больше хотелось смотреть на Беллу, которая выделялась еще и тем, что шла пританцовывая, смешно размахивая руками, как это делают маленькие дети. И Марку еще не раз предстояло убедиться в том, как легко в этой девушке уживаются маленькая девочка и взрослая женщина.

Навстречу шла Виолетта, которая обрадовалась им, как старым знакомым.

— А я уже оттуда, — глубоким грудным голосом сказала она, — там уже на меня донос настрочили.

Марку показалось, что слово «донос» она произнесла с особым удовольствием.

— Но мне не привыкать, — продолжила Виолетта, — вернусь в первый круг. Там у меня и вещи кое-какие остались.

Братство вышло на огромную площадь с цилиндрическим строением посередине. Марк догадался, что это и есть Центр, к Которому они прорываются. Помимо всеобщей серости и одинаковости бросалось в глаза еще большее количество дронов и роботов-полицейских.

— Белла, мы правильно идем? — мысленно задал вопрос Гарри, имея в виду, скорее всего, местонахождение белой мыши.

— Ну да, — ответила Белла, полагая, что ее спрашивают про Центр.

— Это шестой круг, — сказал Гарри, — всем общаться только мысленно. Не привлекайте внимания полицейских.

— А почему он такой… — начал было Марк.

— …серый? — закончила вопрос Белла.

— Это круг предельной толерантности. Если отличия нельзя комментировать, нельзя критиковать, если нельзя никак реагировать на них, то они теряют смысл. Даже молодежь одевается по-другому, чтобы провести границу, вызвать осуждение, бросить вызов. Но если на все эти проявления никто не реагирует, то в отличиях, — даже внешних, нет никакого толку. А ценности выровняли еще раньше, поэтому общество становится абсолютно одинаковым и безликим.

— Как в больнице, — прокомментировала Белла.

— Вот именно, — подхватил Леопольд, — мы, ученые-психологи, называем это состояние неврозом толерантности. Миры созданы для сомнений, борьбы и страданий. Главное, чтобы не чрезмерных. Люди, совсем лишенные этого, сами создают себе страдания и борьбу на ровном, что называется, месте, они создают трагедии из брошенного слова или взгляда и легко впадают в депрессию. Подавление естественных стремлений души к борьбе и страданиям вызывает невротические реакции. Но в отличие от того, когда подавляются животные, органические устремления, в этом случае возникает невроз души, что гораздо разрушительнее для осознания. Эти подавленные стремления накапливаются и могут вырваться наружу совершенно неожиданно в уродливой, концентрированной форме.