Джон Гришэм - Блюстители

Через полчаса я оставляю Дьюка Рассела и Джима Биско вдвоем и возвращаюсь в зал суда, где все еще роится толпа, ожидая следующего акта драмы. Судья Марлоу занимает свое место, и все рассаживаются по креслам. Ее честь кивает, и судебный пристав открывает боковую дверь. В зале появляется Марк Картер в наручниках и в стандартном оранжевом комбинезоне. Он озирается, видит собравшихся в зале людей, замечает свою семью, сидящую в первом ряду, и отводит взгляд. Устроившись за столом защиты, Марк Картер опускает голову и рассматривает ботинки.

Судья Марлоу спрашивает:

— Вы Марк Картер?

Он кивает.

— Пожалуйста, когда я обращаюсь к вам, вставайте и отвечайте громко и четко.

Картер неохотно поднимается с таким видом, будто именно он контролирует ситуацию.

— Да, я Марк Картер.

— У вас есть адвокат?

— Нет.

— Вы можете позволить себе нанять адвоката?

— Это зависит от того, сколько стоят его услуги.

— Сейчас я назначу вам адвоката на первое время. Он сможет встречаться с вами в тюрьме. На следующей неделе мы вернемся к этому вопросу. А пока вы будете находиться в камере, без права выхода под залог. Садитесь.

Картер опускается на стул. Я медленно подхожу к столу защиты, наклоняюсь и тихо произношу:

— Эй, Марк, я тот самый человек, который звонил тебе в ту ночь, когда Дьюка Рассела едва не казнили. Помнишь тот звонок?

Картер злобно таращится на меня. Поскольку руки у него скованы, он не может ударить меня, но, судя по выражению его лица, вполне может в меня плюнуть.

— Я позвонил тебе, трусливый ублюдок, потому что ты хотел, чтобы другой человек умер за преступление, которое совершил ты. И я пообещал, что посмотрю на тебя в зале суда.

— Кто ты такой? — рычит Картер.

К нам приближается судебный пристав, и я отступаю.

Мы проводим в фонде «Блюститель» короткую торжественную церемонию. Сотрудники фонда вешают большую цветную фотографию Дьюка Рассела, заключенную в рамку, на стену рядом со снимками других восьми невинно осужденных, которых нам удалось освободить. Мы заплатили профессиональному фотографу, и портрет Дьюка получился удачным. Наш клиент заснят около дома своей матери. Он облокотился на белый дощатый забор, а рядом с ним стоит удочка. На лице Дьюка — широкая улыбка. По выражению его лица понятно, что он счастлив, потому что оказался на свободе еще молодым и успеет прожить новую жизнь и насладиться ею. Жизнь, которую подарили ему мы.

Мы молча стоим, глядя на фотографию, и похлопываем друг друга по спинам. А потом снова возвращаемся к работе.

Куинси Миллер думает, я приехал потому, что я его адвокат и часть моей работы заключается в том, чтобы встречаться с клиентом при любой возможности. Это мой четвертый визит к нему. Я ввожу его в курс дела. Разумеется, судья Планк до сих пор никак не дал о себе знать, и Куинси не понимает, почему мы, подав ходатайство, не можем заставить этого динозавра поторопиться. Я рассказываю своему клиенту о выступлении на слушании в суде Зеке Хаффи и передаю ему извинения от Зеке за то, что он помог упрятать Куинси в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. На Куинси это не производит никакого впечатления. В течение двух часов мы с ним фактически говорим об одном и том же.

Покинув тюрьму, я направляюсь на юг по одной из местных дорог, которая вскоре, по мере моего приближения к Орландо, превращается в четырехрядное, а затем и шестирядное шоссе. Я поглядываю в зеркало заднего вида. Это уже стало привычкой, она мне самому отвратительна, но я ничего не могу с собой поделать. Знаю, что никого, кто следил бы за мной, позади нет. Если наши враги наблюдают за нами и подслушивают наши разговоры, то не станут использовать такой старый и примитивный метод и посылать за мной «хвост». Они могут поставить на прослушку наши телефоны, взломать компьютеры и сделать бог знает что еще, но не будут тратить время на то, чтобы ездить за моим небольшим «Фордом» по пятам. Я съезжаю с шоссе, затем делаю еще один резкий поворот и торможу на огромной стоянке загородного торгового центра. Припарковав машину между двумя другими автомобилями, вхожу в здание, словно обычный покупатель, и иду пешком примерно полмили, пока не оказываюсь рядом с большим спортивным магазином. Зайдя в него, нахожу стеллаж с мужскими футболками для бега и ровно в 2:15 приближаюсь к нему. С другой стороны стеллажа меня ждет Тайлер Таунсенд. Он в кепке для гольфа с эмблемой какого-то загородного клуба и темных очках в оправе из пластмассы «под черепаху».

— Надеюсь, у вас для этого есть серьезные причины, — тихо произносит Тайлер, предварительно оглядевшись.

— Мы видели нашего врага, — отвечаю я, разглядывая одну из футболок. — И я думаю, что вы должны об этом знать.

— Я слушаю, — говорит он.

Я рассказываю ему о процедуре рассмотрения нашего ходатайства в суде, на которой председательствовал судья Планк, о появлении в зале Нэша Кули и Мики Меркадо и об их неуклюжих попытках не допустить, чтобы кто-нибудь увидел их вместе. Тайлеру эти имена незнакомы.

К нам с улыбкой подходит молодой продавец и спрашивает, не нужна ли нам помощь. Я вежливо отказываюсь и жестом даю понять, что в его услугах мы не нуждаемся.

Потом я сообщаю Тайлеру все, что мы накопали как на Меркадо, так и на Кули, а также кратко рассказываю то, что поведал нам об УБН и картеле Дакуорт.

— Вы ведь подозревали, что Руссо был осведомителем, не так ли? — спрашиваю я.

— Я понимал, что его убили не просто так. Либо жена польстилась на деньги, которые должны были выплатить по страховке в случае смерти Руссо, либо он слишком тесно сошелся с какими-то мутными клиентами. Я всегда считал, что убийство Кита — дело рук банды наркодельцов. Именно так они и поступают с доносчиками. И еще так, как с теми двумя парнишками, про кого я вам рассказывал — там, в Белизе, если это, конечно, был Белиз. Помните фото, Пост? То, на котором я болтаюсь на тросе над поверхностью воды?

— Я постоянно о нем думаю.

— И я тоже. Послушайте, Пост, если они за вами следят, то нам с вами лучше прекратить общаться. Я больше не хочу вас видеть. — Сердито глядя на меня, Таунсенд делает шаг назад. — Никогда, Пост, слышите? Абсолютно никаких контактов.

— Понял, — киваю я.

Подойдя к двери, он озирается, словно опасается увидеть пару бандитов с огромными пистолетами в руках. Затем уходит, стараясь напустить на себя беззаботный вид. Не в силах справиться с собой, Таунсенд ускоряет и ускоряет шаг и вскоре исчезает. Глядя ему вслед, я понимаю, насколько сильно он напуган прошлым.

Вопрос, однако, заключается в следующем: насколько серьезно мы должны бояться настоящего?

Ответ я получаю через несколько часов.