Юлиан Семенов - Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990)

"Толстомордый" начинает "шмонать" стоящие за дверью книжные полки. Это в ногах моей постели. Лежу, смотрю. Читать не могу. Изредка отпиваю воду.

Девушке-"понятой" не сидится на месте. То ли ей впрямь чуточку неловко (не привыкла еще), то ли просто молодая энергия не дает покоя…

— Раиса Борисовна, может быть, вам что-нибудь нужно? Может быть, вам чайник вскипятить?

— Благодарю вас, — отвечаю я ледяным тоном, из которого не выхожу в тех редких случаях, когда раскрываю рот. — Мне от вас ничего не нужно.

Молчание. Они "работают", принося все, что находят нужным "изъять", к письменному столу, где следовательница в поте лица трудится над составлением описи. Даже мне, неопытной, ясно, что ее роль тут ничтожна, что ордер Мосгор-прокуратуры — чистая "липа", ширма для КГБ.

…Молчание. Нарушает его первым безымянный, изысканно-вежливый.

— Разрешите курить на кухне?

Тем же тоном повторяю: не могу ничего ни разрешать, ни запрещать. Они по очереди ходят на кухню.

…Молчание. И телефон, стоящий у моей постели, обычно беспрерывно трезвонящий, почему-то молчит. Странно, они его даже не отодвигают. Техника у них, что ли, такая, что позволяет отводить звонки?

…Молчание. На этот раз нарушает его "толстомордый". На книжных полках он, кроме старых самиздатских произведений, обнаружил неизвестную толстую рукопись в двух папках. Не помню, как она называется, — не читала. Что-то социологическое. Просили меня прочесть, а я все уклонялась: уж очень солидный "кирпич", а мне неохота тратить время — я не специалист…

"Толстомордый" тоже явно не специалист в социологии, но в своем деле понимает: перелистав несколько страниц, что-то учуял. С чуть заметной издевкой спрашивает:

— Диссертация?

— Возможно, — равнодушно отвечаю я.

Издевка в тоне усиливается.

— Ну и где же эту диссертацию собирались защищать?

— Понятия не имею, — следует столь же равнодушный (и вполне правдивый) ответ.

— Как она к вам попала?

— Мало ли как! Ко мне многие обращаются с просьбами — отрецензировать, отредактировать…

— И вы все это делаете за "спасибо"?

— А вы не способны представить, что можно что-нибудь делать за "спасибо"? — осведомляюсь я.

Замолчал — и понес толстые папки к следовательнице. Около нее неуклонно растет гора.

"Изысканно-любезный", покончив с моим бельевым комодиком, дергает дверцу письменного стола. Заперто. Он обращается ко мне:

— Раиса Борисовна, вы дадите нам ключи?

Дать? Не дать? Ну, допустим, не дам. Они взломают. Но и подавать им я не стану…

Не меняя позы, говорю:

— В связке ключей на входной двери находится и ключ от письменного стола.

"Любезный" находит ключ, открывает дверцу и погружается в содержимое ящиков. Вот где главный улов! Три ящика набиты до отказа, их даже трудно открывать. Он что, ищет определенное что-нибудь? Попытается разобраться? Ничего подобного. Все, что напечатано на машинке или написано от руки (а в моем литературном архиве все либо напечатано, либо написано от руки), без разбора летит к ногам следовательницы. Груда папок около нее растет — ящики катастрофически пустеют.

Не вставая, я говорю:

— Среди этих папок есть одна, на которой написано "Мои работы". Это действительно мои авторские работы, подписанные моей фамилией. Я настаиваю, чтобы вы их не забирали. Согласно авторскому праву.

— Да, — отвечает "любезный", — вот эта папка, она у меня в руках. Но мы возьмем все, что сочтем нужным… — И, листая содержимое папки: — A-а… скажите, Раиса Борисовна…ваши статьи, напечатанные в "Поисках”, здесь есть?

Ах вот оно что!

— Все, что я когда-либо написала, подписано моей фамилией. В остальном разбирайтесь сами.

…Молчание. Папки громоздятся на папки. Я хочу пить. Встаю, выхожу на кухню, возвращаюсь с чашкой воды. Девица вскидывается:

— Ну зачем вы, Раиса Борисовна? Я бы вам принесла…

(Интересно, ей в самом деле в глубине души немножко стыдно? Или ее там где-то на ихних курсах учат "политесу"? И объясняют, в каких случаях "политес" применять, а в каких нет?!)

Укладываюсь снова в постель. В это время "толстомордый", откопав на моих полках какие-то два листочка, несет их следовательнице. По дороге бросает мне:

— Заверить надо!

— Что — заверить? — не понимаю я.

— Ваше завещание…

Тут я выхожу из состояния замороженности.

— Мое завещание? — Я сажусь на постель. — А ну, подайте его немедленно сюда!

Пораженный моим тоном, он невольно останавливается.

— Мое завещание, — подымаю я голос, — это мой личный, интимный документ. Он распространению не подлежит. Его даже мои близкие могут прочитать только после моей смерти. Немедленно отдайте!

Он колеблется, но "любезный" делает ему какой-то неуловимый знак глазами (видно, он рангом повыше) — и "толстомордый" с неохотой отдает мне листочки. Однако не может удержаться от замечания:

— Обиделись на партию?

— Послушайте, вы… — говорю я медленно и раздельно (девица и юноша жадно слушают). — Я в этой партии много больше лет, чем вы существуете на свете. И мои взаимоотношения с этой партией вашей компетенции не под-ле-жат. Запомнили? Делайте вашу грязную работу — и молчите…

Теперь все молчат. "Толстомордый" продолжает "шмонать" на полках, "любезный" продолжает очищать ящики. Следовательница усердно пишет.

…Звонок… К двери бросаются сразу "толстомордый" и девица. На пороге — медсестра. "Толстомордый" выпаливает:

— Кто вы такая?

Медсестра удивлена и испугана. Она уже вторую неделю ходит делать мне внутривенные сердечные вливания и знает, что я живу одна. А тут — полная квартира людей, явно посторонних и явно недоброжелательных…

— Я… из поликлиники, — робко говорит она.

Мне жаль ее. Ну зачем ей это? Она тут при чем?

— Валя, — говорю я, — может, не будем сегодня делать укол? Пропустим?

Она ничего не понимает, она инстинктивно боится, но природное добросердечие и профессиональная добросовестность берут верх над страхом.

— Как это не будем? — энергично протестует она и начинает раздеваться. — Вон вы какая бледная… И задыхаетесь! Обязательно будем!

Вмешивается "любезный":

— Пожалуйста, пожалуйста… Мы выйдем…

В этом нет необходимости, но я не возражаю. Впрочем, они очень быстро исправляют свою оплошность. Пока Валя, пробравшись между папками, отламывает головки ампул и готовит шприц, дверь беззвучно отворяется и чуть ли не на цыпочках входит девица-отличница. Медовым голосом она говорит:

— Я постою у окна… Я отвернусь… Я не буду смотреть…

— Можете не отворачиваться, — говорю я, протягивая руку для укола.

Валя собирает свой чемоданчик, прощается и идет одеваться. Когда она уже готова, перед дверью вырастает "толстомордый".