Юлиан Семенов - Детектив и политика. Выпуск №2 (1989)

9 июня, во вторник, мне позвонила Н. Тендрякова. Из ее слов я понял, что в этот день в Калугу поехали вместе В. Тендряков и А. Твардовский. Это меня очень обрадовало, так как я придавал этому визиту большое значение. Позднее Александр Трифонович с присущей ему откровенностью говорил, что вначале ему не очень хотелось ехать в психиатрическую больницу. "Но я вспомнил библейское: "Если не я, то кто же, и если не сейчас, то когда же?" — и мои сомнения отпали".

Меня информировали о некоторых новых письмах и телеграммах, отправленных в директивные органы. Группа старых большевиков направила телеграмму Л. Брежневу и А. Косыгину. В тот же адрес отправили большое письмо Р. Лерт и И. Гаврилов, которые сослались и на свое посещение 30 мая калужской психиатрической больницы, где они нашли Жореса в полном здравии, "как обычно, полностью обладающим своим умом и волей". "Однако с тех пор, — говорилось в письме, — продолжается систематическое травмирование душевно здорового человека пребыванием среди людей с расстроенной психикой. К Жоресу Медведеву применяются различные раздражающие и нервирующие меры, ему угрожают применением насильственного "лечения". Все это заставляет нас серьезно опасаться за судьбу близкого нам человека и нужного родине ученого, возмущаться самой возможностью такого неслыханного беззакония. Мы просим ЦК и Советское правительство срочно вмешаться в это вопиющее дело, которое глубоко волнует советских ученых, пятнает нашу медицину и роняет престиж нашей страны. Мы твердо верим, что Жорес Медведев будет немедленно освобожден, а виновники беззакония — наказаны". В. Лакшин направил еще одну телеграмму Председателю Президиума Верховного Совета СССР Н. Подгорному.

10 июня днем я встретился в Москве с А. Твардовским, который подробно рассказал о поездке в Калугу. Они два часа беседовали с Жоресом. По свидетельству Твардовского, Жорес держался с большим достоинством. Он спокойно и с юмором рассказал о событиях последней декады и о порядках в больнице. Твардовский и Тендряков выразили желание поговорить с главным врачом больницы. Лифшиц отказывался их принимать почти до конца рабочего дня, рассчитывая, должно быть, вообще избежать этой встречи, но они проявили завидное терпение, и Лифшицу все же пришлось их принять.

— Я все хотел посмотреть ему в глаза, — рассказывал Твардовский, — но мне так и не удалось это. За целый час, пока продолжалась беседа, Лифшиц ни разу не поднял на нас глаза.

В четверг я узнал крайне важную новость. Министр здравоохранения СССР Б. Петровский, который (будучи сам действительным членом АН СССР) решительно отказывался до того встретиться с добивавшимися у него приема коллегами по академии, назначил на 12 часов в пятницу специальное совещание, на которое были приглашены академики А. Сахаров, П. Капица, А. Александров, Б. Астауров и Н. Семенов. На совещании должен был присутствовать и президент АН СССР М. Келдыш. От министерства в совещании должны были участвовать А. Снежневский и Г. Морозов. Это было, таким образом, довольно представительное совещание: трое из его участников были членами ЦК КПСС. Однако повестка дня не внушала особых надежд: в телефонограмме, полученной перечисленными выше академиками, говорилось, что они приглашаются на совещание "по делу о больном Ж.А. Медведеве".

В этот же день мне сообщили, что если пребывание Жореса в больнице затянется, то возможны резкие выступления против этого беззакония на Международном симпозиуме по биохимии, который должен был открыться в Риге 21 июня (при участии семи лауреатов Нобелевской премии), а также на Международном конгрессе историков в Москве, который должен был состояться в августе. Некоторые из зарубежных ученых рассматривали помещение Жореса в психиатрическую больницу как наказание за издание в США его книги по истории биологической дискуссии. Я сообщил об этом А. Сахарову. Со своей стороны он сказал мне, что у него только что была беседа с М. Келдышем, который сообщил о создании по делу Ж. Медведева весьма авторитетной правительственной комиссии. Должно быть, именно это обстоятельство и побудило Б. Петровского к проведению совещания с группой академиков, принявших наибольшее участие в судьбе моего брата.

В тот же день я узнал от А. Сахарова о содержании состоявшегося в Министерстве здравоохранения совещания (А. Сахаров с самого начала предупредил, что не считает данное совещание конфиденциальным и не может брать на себя обязательства молчать о том, что будет говориться на нем).

Вначале перед собравшимися выступил А. Снежневский. Он прочел что-то вроде лекции о достижениях советской психиатрии и ее высоком уровне. В доказательство Снежневский зачитал некоторые отзывы зарубежных ученых о состоянии советской психиатрии. Он сказал также о планах создания в СССР большого современного комплекса по психиатрии, в котором будут использованы все новейшие достижения этой науки. Снежневский признал, правда, что кое-где в провинции отдельные психиатры действуют еще на уровне средневековых методов. При этом возможны и отдельные ошибки. Не касаясь существа разбираемого "казуса” с Ж. Медведевым, он сказал, что если калужские психиатры в чем-либо и допустили ошибку, то у Министерства здравоохранения СССР имеется достаточно прав и возможностей, чтобы исправить ее без вмешательства "посторонних". Однако некоторые писатели и ученые развернули, по его выражению, целую кампанию по поводу одного случая с Медведевым. Тем самым наносится-де ущерб репутации советской психиатрии. Тысячи людей, страдающих психическими заболеваниями и нарушениями, будут опасаться обращаться к психиатрам, и, таким образом, здоровью этих людей будет нанесен серьезный ущерб. Иными словами, Снежневский обвинил некоторых академиков и писателей в "негуманности". Перечисляя в своем выступлении некоторые психические заболевания, требующие госпитализации, Снежневский сказал и о "навязчивом бреде реформаторства". При этом он профессиональным взглядом сверлил А. Сахарова. "Мне было смешно, — говорил Андрей Дмитриевич, — но я понимал, что многим из тех, кто с подобным "диагнозом" находится в психиатрической больнице, конечно же, не смешно".

В развернувшейся затем дискуссии А. Сахаров, Б. Астауров и П. Капица, лично знавшие Жореса, выразили свое категорическое несогласие с диагнозом министерской комиссии и убедительно показали смехотворность перечисленных в этом диагнозе "симптомов". При этом Сахаров сказал, что находящиеся в кабинете академики не контролируют ни советского, ни тем более международного общественного мнения и что протесты против принудительной госпитализации Ж. Медведева прекратятся только после его освобождения. Он решительно отвел все обвинения в "негуманности" и "непатриотичности" и предупредил о возможных выступлениях иностранных ученых на предстоящих международных научных конгрессах. "Наши органы знают, как следует реагировать на подобные выступления", — ответил Б. Петровский, хотя было непонятно, как могут какие-либо советские "органы" помешать зарубежным ученым высказать свое мнение.